 |  |
| |
Глава 10. Ключ к пониманию любого боя дает анализ численности живой силы и техники сторон, их вооружения, занимаемых позиций и подготовки личного состава. 13 марта 1953 года Зиапу удалось стянуть к Дьен-Бьен-Фу 49 000 бойцов, а также 10 000 — 15 000 человек из частей тыловой поддержки. В состав боевых сил Вьетминя входили 308-я, 312-я и 316-я пехотные дивизии, два отдельных полка — 148-й и 57-й (последний принадлежал 304-й дивизии) и 351-я тяжелая дивизия. Если исчислять эти войска в пехотных батальонах (базовых штурмовых частях), то Зиап имел тридцать три батальона, из которых двадцать семь готовились атаковать французский лагерь, а шесть остальных располагались так, чтобы в случае необходимости блокировать части противника, пытающиеся прорваться к осажденному гарнизону из Лаоса. 351-ю тяжелую дивизию составляли: 151-й инженерно-саперный полк, 237-й полк тяжелого оружия (82-миллиметровых минометов), 45-й артиллерийский полк (105-миллиметровых гаубиц), 675-й артиллерийский полк (с 75-миллиметровыми гаубицами, перевозимыми на вьюках, и 120-миллиметровыми минометами), 367-й зенитный полк (с крупнокалиберными пулеметами и 37-мм орудиями радарного наведения) и, наконец, часть полевой реактивной артиллерии, оснащенная гвардейскими минометами “Катюша”. По сей день специалисты не имеют единого мнения по поводу подлинной численности артиллерии Вьетминя, сосредоточенной под Дьен-Бьен-Фу. Зиап нигде не указывает количества орудий и минометов и не называет калибра. Он даже никогда открыто не уточняет, какие именно крупные пехотные части участвовали в операции. Приведенная ниже таблица дает приблизительные оценки артиллерии Вьетминя, содержащиеся в различных американских и французских источниках.
На основании имеющихся данных можно сделать вывод о том, что при Дьен-Бьен-Фу Зиап имел от двадцати до двадцати четырех 105-миллиметровых гаубиц, от пятнадцати до двадцати 75-миллиметровых гаубиц, двадцать 120-миллиметровых минометов, не менее сорока 82-миллиметровых минометов, восемьдесят 37-миллиметровых зенитных орудий (вероятно, с расчетами из китайцев), 100 зенитных пулеметов и от двенадцати до шестнадцати установок реактивных минометов “Катюша” (каждая с шестью направляющими). Войска Вьетминя располагали хорошим вооружением, прошли всеобъемлющую подготовку, их действиями руководили профессиональные опытные командиры. Кроме того, с помощью политико-воспитательной работы комиссарам удалось поднять боевой дух личного состава до высочайшего уровня. Войска находились в полной готовности для выполнения поставленных перед ними задач. Ко всему прочему, коммунистам благоприятствовала местность. Они занимали позиции на господствующих высотах, возвышавшихся над уровнем взлетно-посадочной полосы на 3000—4000 метров и над укреплениями противника — на 1500—2000 метров. Это давало артиллеристам возможность вести по позициям французов обзорный огонь, то есть использовать примитивный, но действенный способ “прицеливаться через ствол”. Покрывавшая горы густая растительность позволяла вьетминьцам маскировать артиллерийские орудия и средства ПВО, а также скрытно передислоцировать пехотные части из одной точки в другую. Армии Зиапа французы могли противопоставить 10 800 человек, имевшихся у них в Дьен-Бьен-Фу и в долине вокруг деревни. Однако только 7 000 представляли боевой контингент, который состоял из двенадцати пехотных батальонов, оборонявших Дьен-Бьен-Фу и прилегающие укрепления. Пехоту поддерживали два артиллерийских дивизиона: двадцать четыре 105-мм гаубицы, четыре 122-мм миномета и батарея из 155-мм гаубиц (последние предназначались для подавления огня артиллерии противника){73}. Французы смогли доставить в укрепленный лагерь десять легких танков в разобранном виде и собрать их на месте{74}. В начале боевых действий в наличии у французов на летном поле в Дьен-Бьен-Фу имелись шесть истребителей и шесть самолетов-наблюдателей<2>. По своим боевым качествам французские войска были неоднородны. Некоторые формирования — парашютисты, легионеры и отдельные североафриканские части — являлись первоклассными. Другие, особенно тайские части и подразделения, совершенно никуда не годились. Чем дальше, тем все больше и больше множилось число “внутренних дезертиров” — тех, кто не принимал участия в боевых действиях и отсиживался в норах и пещерах около реки Намъюм. К концу осады таких “внутренних дезертиров” насчитывалось от 3 000 до 4 000 человек, и это на гарнизон численностью в 10 000 солдат и офицеров<3>. В целом при Дьен-Бьен-Фу силы Вьетминя по пехоте превосходили противника, по меньшей мере, в пять раз, имея при этом более высокий, чем у французских войск, уровень боеспособности и морального духа. Что касается артиллерии, то тут превосходство вьетминьцев выражалось не только в количестве орудий. Коммунисты сумели создать большие запасы всевозможных боеприпасов, прежде всего артиллерийских снарядов и минометных мин, тогда как французам постоянно не хватало всего, особенно боеприпасов. Ну и, наконец, как уже упоминалось, вьетминьцы имели заметное позиционное преимущество. Оценив силы и позиции сторон, посмотрим на то, какими планами руководствовались противоборствующие полководцы. Концепция Зиапа и пути претворения ее в жизнь отличались простотой. По его замыслу, коммунистам надлежало сначала провести серию атак с целью уничтожения внешних форпостов, затем максимально затруднить процесс снабжения гарнизона и в конечном итоге лишить французов возможности получать все необходимое по воздуху, а “под занавес” нанести удар по главной оборонительной позиции на юге, называвшейся Изабель{75}. Тактические приготовления велись тщательно и, что называется, с дальним прицелом. Для выведения своих частей в зону перед французскими позициями Зиап использовал специальную технологию, позволявшую избежать излишних потерь. Это была известная тактика окопной борьбы времен Первой мировой войны — ходы сообщения, сапы, огневые ячейки и блиндажи. Штурмовые части Вьетминя разделялись на четыре группы. Первая имела тяжелое вооружение поддержки (пулеметы, минометы, безоткатные орудия) и оказывала непосредственную огневую поддержку на поле боя другим группам. Кроме того, по возможности ее бойцы должны были уничтожать вражеские командные пункты, блиндажи, радиостанции и выводить из строя огневые точки и тяжелое вооружение. Бойцы второй группы, так называемые “саперы”, они же подрывники, являлись штурмовыми инженерами. Они занимались уничтожением проволочных заграждений и других препятствий с помощью “бангалорских торпед” и подрывных зарядов в подсумках, или же обвязывались взрывчаткой и ныряли под заграждения из колючей проволоки, или подбирались вплотную к брустверам и блокгаузам. В саперы брали добровольцев, из которых фактически формировали “команды самоубийц”. Если такой подрывник выживал, то присоединялся к атакующим пехотинцам. Третья группа — штурмовая пехота — устремлялась вперед, после того как первая подавляла огневые точки противника, а вторая проделывала бреши во вражеской обороне. Обычно штурмовые части атаковали массой на узком фронте. Четвертая группа являлась резервом. Она поддерживала огнем наступление третьей, а потом, если той удавалось достигнуть успеха, следовала за ней или, в случае неудачи, прикрывала отход. Зиап и подчиненные ему командиры продумывали операции тщательно, учитывая все вплоть до мелочей. Для наглядности при объяснении задачи войскам почти всегда использовались ящики с песком, где макетировались местность и неприятельские позиции. В отдельных случаях возводились копии оборонительных сооружений противника. Каждую атаку “репетировали” по нескольку раз, по итогам такого прикидочного боя происходил разбор действий участников, которым указывали их ошибки, после чего учебный штурм повторялся снова. Ключевую роль в победе Вьетминя сыграла политико-воспитательная работа, превращавшая солдат в храбрецов или даже в фанатиков. Немногие сражения современной военной истории отмечены такими проявлениями героизма с обеих сторон, как Дьен-Бьен-Фу. Опытного военного, отдающего заслуженную дань доблести французских солдат, не может не восхищать, а порой и пугает тот жертвенный героизм, с которым бросались в схватку бойцы Вьетминя. Однако храбрость и боевая выучка вьетминьской пехоты все же произвели меньшее впечатление на французов, чем количественное превосходство в артиллерии, которое обнаружилось у Зиапа, и то, как искусно он использовал этот род оружия. Прежде всего, французское командование считало, что при Дьен-Бьен-Фу неприятель выставит против них только 75-мм горные гаубицы и некоторое количество 82-мм минометов. В действительности же, Зиап смог подтянуть в зону боевых действий не только гораздо больше 75-мм орудий, чем ожидали французы, но сумел доставить туда также от двадцати до двадцати четырех 105-мм гаубиц, обладавших гораздо более сильным поражающим эффектом. Запасы артиллерийских снарядов, созданные противником, неприятно удивили французов, полагавших, что орудия Вьетминя замолчат через пять-шесть дней после начала боев. На самом деле, на протяжении 55-дневного сражения вьетминьцы выпустили по врагу, по меньшей мере, 93 000 артиллерийских снарядов<4>. Но более всего обескуражило французов то, что противник вел по ним огонь прямой наводкой, то есть расчеты видели цели и самостоятельно наводили на них орудия. Французы ждали, что вьетминь-Цы поставят четырех- или шестиорудийные батареи в укрытиях за горами и будут корректировать их стрельбу по укреплениям плацдарма в Дьен-Бьен-Фу с помощью выдвинутых вперед наблюдателей. Стрельба непрямой наводкой позволяла надежнее замаскировать артиллерию и концентрировать огонь сразу нескольких орудий на том или ином участке вражеской обороны, но при этом требовала хорошо налаженной связи и наличия опытных специалистов-корректировщиков и наводчиков. Все западные армии применяли именно этот способ. У Зиапа же не было ни высококлассных артиллеристов, ни надежных средств связи, кроме того, если бы он разместил орудия за горами, снаряды бы не долетали до французских позиций. Поставив батареи на склонах, обращенных к Дьен-Бьен-Фу, Зиап получал возможность напрямую обстреливать французские укрепления, однако так орудия вьетминьцев оказывались открытыми для контрбатарейного огня противника и уязвимыми для налетов вражеской авиации. Вот какое описание того, как Зиап применял артиллерию и зенитки, дает сам Наварр: “Мы знали, что противник подготовил большое количество позиций для артиллерийских орудий и средств ПВО, однако маскировка осуществлялась так искусно, что перед началом наступления нам удалось выявить лишь немногие из них”. “Обученное китайскими советниками (коммунистами), командование Вьетминя использовало приемы, отличные от классических методов. Орудия устанавливались на позиции по одному... Они были размещены в защищенных от осколков блиндажах и стреляли через бойницы, или же прислуга для ведения огня выкатывала их из укрытия, а затем возвращала обратно, как только с нашей стороны начиналась ответная контрбатарейная стрельба. Такое применение артиллерии, возможное только благодаря наличию в горах, где размещались полевые и зенитные орудия Вьетминя, "муравьиных нор", опрокидывало все расчеты наших артиллеристов. Это была главная неожиданность, с которой мы столкнулись в ходе сражения”<5>. (Курсив автора.) * * * В отличие от замыслов Зиапа, планы французского командования не отличались новизной и свежестью. Французам под Дьен-Бьен-Фу явно недоставало способности реально мыслить, к тому же они постоянно опаздывали. Поскольку Кастри не имел особого выбора, схема его действий также была проста. Главным для него становилось продержаться до середины мая, когда юго-западный муссон сделает невозможным любые бои в долине. К концу января Кастри полностью утратил способность наносить более или менее серьезные упреждающие удары, способные нарушать планы противника. С начала марта Кастри мог уже только защищаться, надеясь выиграть решительное сражение с помощью полевых укреплений, проволочных заграждении, минных полей, плотного заградительного огня и сверх того контратаками. Кастри расположил свои силы классическим способом — в виде взаимосвязанных позиций, поддерживающих одна другую. Центром главной боевой позиции являлась деревня Дьен-Бьен-Фу, или то, что от нее осталось. Вокруг нее находились четыре узла обороны, занятых пятью пехотными батальонами, дивизионом 105-мм орудий и четырьмя 155-мм гаубицами{76}. В центре также располагался резерв, состоявший из двух батальонов, 8-го ВРС и 1-го парашютного батальона Иностранного легиона (1-го ВЕР). Кастри собирался использовать эти две части, а также семь легких танков в качестве контратакующих сил. В двух-трех километрах к северу, северо-западу и северо-востоку от основной позиции французы разместили вспомогательные опорные пункты, дав им имена: Ann-Мари, Габриель и Беатрис. Каждый из них защищал один батальон. Они предназначались для прикрытия центра обороны и противодействия силам противника, наступающим с северного направления, откуда, как верно рассчитали французы, Зиап должен был начать свою первую крупную атаку. В семи километрах к югу от деревни французы расположили другой узел сопротивления, названный ими Изабель. Там Кастри разместил два пехотных батальона, две батареи 105-мм орудий и три легких танка{77}. Важнейшей задачей опорного пункта Изабель являлась артиллерийская поддержка главной позиции. Кроме того, находившиеся там части должны были служить дополнительным резервом для проведения контратак. Военные аналитики критически оценивают месторасположение Изабель, указывая на то, что с такого расстояния пехота не могла быстро прийти на выручку защитникам основной позиции, а также на то, что артиллерийский огонь из Изабелъ не накрывал противника, атакующего с севера два северных опорных пункта, Габриель и Беатрис. В долине французы оборудовали два аэродрома. Основная взлетно-посадочная полоса находилась внутри главного оборонительного рубежа. Там помещались шесть истребителей “Хеллкэт”{78}и шесть самолетов-наблюдателей. Аэродром мог принимать также транспортные самолеты С-47 и С-119 “Товарные вагоны”. Запасная взлетно-посадочная полоса находилась чуть севернее Изабелъ, однако никогда не использовалась. Руководствуясь классическими правилами, французы предполагали встретить бойцов Вьетминя минометным и артиллерийским огнем в самом начале атаки или же еще при выходе коммунистов на исходные рубежи. При этом французская пехота оставалась бы за фортификационными сооружениями, прикрытая от огня поддерживающих наступление орудий Вьетминя. Когда вьетминьцы попытаются прорваться сквозь минные поля и проволочные заграждения, то попадут в зону пулеметного и ружейного обстрела. И наконец, если нападающим удастся пробиться к укреплениям и захватить какое-то из них, французские парашютисты силами одного или двух батальонов контратакуют неприятеля при поддержке танков. Сами по себе замыслы Кастри были разумными, но ему, к сожалению, не удавалось претворять их в жизнь. Возможно, главной слабостью обороны являлась ненадежность полевых фортификационных сооружений. Прошло много времени, прежде чем в конце декабря французское руководство осознало, что Дьен-Бьен-Фу не может оставаться наскоро укрепленной “бухтой”, поскольку его защитникам придется пережидать артобстрелы и сдерживать массированные атаки вражеской пехоты. Но потерянное время стало не единственной проблемой. Прежде всего, в долине не хватало материала для строительства основательных оборонительных рубежей. Раскатав по бревнышку все постройки в округе, французы добыли лишь 5 процентов требовавшегося им дерева<6>. Командам, которые отправлялись на заготовку леса к подножиям ближайших гор, не давали работать бойцы Вьетминя. Ограниченная пропускная способность французского воздушного моста, через который гарнизон получал все необходимое, не позволяла авиации осуществлять сверх того еще и крупномасштабные поставки строительных материалов. Не имея крупных бревен, стальных конструкций и цемента, защитникам плацдарма приходилось поглубже закапываться в землю и надеяться на лучшее. Однако и тут существовали свои сложности. Почва в долине была настолько слабой и рыхлой, что гарнизону с трудом удавалось вырыть неглубокие траншеи и оборудовать огневые точки, а артиллерия противника быстро “перекапывала” всю эту грязь, сводя на нет усилия французов. И без всяких снарядов вода размывала земляные укрепления, когда же в апреле необычно рано пришел муссон, то, вопреки ожиданиям, он не смыл коммунистов с гор, но затопил защитников плацдарма в долине. Позиции их частично ушли под воду. Что же касается опорного пункта Изабель, то он оказался почти полностью затопленным. Еще одним слабым местом французской обороны являлось отсутствие возможности маскироваться и прятаться. Все имевшиеся в округе деревья пришлось срубить на строительство укреплений, кустарник же пошел на дрова для костров. В результате французские рубежи отлично просматривались с гор, бойцы Зиапа видели все артиллерийские, минометные и пулеметные огневые точки, все окопы и заграждения из колючей проволоки. Благодаря этому вьетминь-цы могли создавать точные модели вражеских линий обороны и сколько угодно проигрывать предстоящие атаки. Почему французы не пользовались легкой и простой в транспортировке камуфляжной сеткой, остается так и не разгаданной загадкой. Вдобавок ко всему французам не хватало артиллерийской поддержки. По американским меркам, французам следовало бы разместить в Дьен-Бьен-Фу втрое больше орудий. При этом корректировка огня находилась на таком низком уровне, что нередко снаряды французских гаубиц попадали по собственным войскам. Контрбатарейная борьба, для которой в долину по воздуху доставили 155-мм гаубицы, велась неэффективно. Причиной тому становились не только хитрости коммунистов, умело маскировавших и прятавших свои орудия в зарослях, но и неумение французов грамотно обнаруживать цели и выстраивать правильные схемы ведения огня. И наконец, французы размещали гаубицы в открытых орудийных окопах, без какой-либо защиты над головой, в результате чего во время сражения артиллеристы оказывались ранеными или убитыми, а обслуживаемые ими орудия получали повреждения и выходили из строя<7>. И последнее, самое главное — планирование контратак, этот важный элемент любой обороны. Все понимали, что рано или поздно упорный противник взломает рубежи. Потому в ретроспективе особенно удивительным представляется то, что Наварр, Коньи и Кастри, возлагавшие основные надежды на контратаки, так мало сделали для подготовки к ним. Ни один из немногих разработанных вариантов контратаки не был отрепетирован заранее. Генерал Катру, возглавлявший комиссию, расследовавшую причины поражения в сражении на северо-западе Вьетнама, обвинял Коньи в том, что тот вел лишь “бумажную” подготовку и не организовал никаких практических занятий, включавших перемещения войск на местности. Катру заявляет, что тренировочные учения выявили бы недочеты планов контратак<8>. В марте 1968 года, когда аналогичная ситуация разворачивалась вокруг базы Ке-Сань, штаб Командования США по оказанию военной помощи Южному Вьетнаму (КОВПЮВ), тогда возглавляемого генералом Вестморлендом, провел детальное изучение сражения при Дьен-Бьен-Фу. По результатам исследования аналитики из этого штаба пришли к выводу, что недоработки при планировании контратак стали наиболее слабой стороной всей французской операции по обороне Дьен-Бьен-Фу. Помимо того что, как отмечал генерал Катру, французы пренебрегли тренировочными учениями, аналитики из американского штаба указали на то, что не была проведена разведка маршрутов и позиций атаки. Также специалисты из КОВПЮВ констатировали факт, что, хотя возглавлять контратаку предстояло танкам, французское командование не запланировало и не провело ни одного практического занятия по координации действий пехоты и бронетехники<9>. Всеми перечисленными выше недостатками и недоработками, всеми слабостями обороны французы были, прежде всего, обязаны недооценке Зиапа и Вьетминя. Французское командование пребывало в пагубном убеждении, что коммунисты располагают лишь минометами и небольшим количеством 75-мм гаубиц, и тешило себя напрасной надеждой, что Зиапу не хватит боеприпасов даже для такого маленького артиллерийского арсенала. Французы рассчитывали на то, что им удастся подавить огонь противника с помощью контрбатарейной борьбы и атак с воздуха, и потому не озаботились проблемой строительства мощных оборонительных рубежей. С самого начала кампании недоработки в концепции ведения боевых действий и просто недостаток элементарного понимания целей и задач операции помешали французскому командованию выработать верный план обороны. Со времени выброски воздушного десанта 20 ноября прошел целый месяц, прежде чем Наварр и Коньи отказались наконец от мысли превратить Дьен-Бьен-Фу в центр, откуда будут осуществляться дальние “лучевые рейды” по тыловым базам и линиям коммуникаций противника. Муссируя химерические идеи, французское руководство не сделало почти ничего для подготовки плацдарма к длительной и упорной борьбе. Даже когда войска Зиапа плотно обложили Дьен-Бьен-Фу, а концепция “бухты” приказала долго жить, Коньи продолжал строить оборону на серии контратак, удары которых будут направлены во все стороны. По крайней мере, к началу марта Наварр яснее видел опасность ситуации, складывавшейся вокруг Дьен-Бьен-Фу. 4 марта главнокомандующий решил переправить в долину по воздуху два или три дополнительных батальона, чтобы дать возможность Кастри оборудовать еще одну оборонительную позицию между центральным узлом обороны и опорным пунктом Изабель. Коньи возразил, что в Дьен-Бьен-Фу и так уже слишком много народу, не хватает места для всех, а командование транспортной авиации не сможет обеспечить всем необходимым дополнительный воинский контингент. Энергичный генерал Коньи убедил Наварра, что находившиеся тогда в Дьен-Бьен-Фу двенадцать пехотных батальонов с приданными им подразделениями поддержки представляют собой вполне достаточную силу для того, чтобы одержать “крупную победу на оборонительных рубежах”. После поражения при Дьен-Бьен-Фу, когда пришло время делить ответственность, неумеренный оптимизм командующего войсками в Тонкинской дельте стал причиной перепалки между Коньи и Навар-ром. Коньи никогда не отрицал сделанного им (в присутствии главнокомандующего и Кастри) заявления. Он объяснил свое высказывание стремлением поддержать Кастри, чтобы тот не падал духом, в то время как сам в действительности думал иначе. Жюль Руа замечает, что если у Коньи и были какие-то причины высказываться подобным образом, находясь в Дьен-Бьен-Фу, то свою озабоченность обстановкой и возможными последствиями он мог бы выразить в самолете, увозившем обоих генералов обратно в Ханой<10>. Поведение Коньи заслуживает в данном случае самого сурового осуждения. Он делал свое заявление не перед рядовыми и младшими офицерами — в подобном случае его паттоновская бравада была оправданна как средство поддержания морального духа личного состава. Коньи обращался к непосредственному начальнику и старшему из подчиненных, причем оба они являлись профессионалами военного дела. И Наварр, и Кастри имели полное право услышать от Коньи искреннее мнение о ситуации. В американской армии в таких случаях в общем-то справедливо говорят, что “у старших офицеров нет боевого духа”. Старшие начальники часто прибегают к попыткам морально поддержать военнослужащих более низкого ранга, в то время как сами остаются по большей части невосприимчивы к воздействиям подобного рода. Находясь среди равных по званию коллег, они ждут от них правдивого суждения о ситуации, даже когда эта ситуация безнадежна. Поведение Коньи 4 марта было, по меньшей мере, непрофессиональным, если не сказать больше — бесчестным. Специалисты в области военной истории задаются вопросом, Почему Наварр, Коньи и Кастри не удосужились вывести два тайских батальона и одиннадцать рот тайской же мобильной группы из Дьен-Бьен-Фу и не заменили их частями, обученными сражаться в условиях изматывающей осады. Наварр считает данную оплошность одной из причин поражения<11>. Мы все больше говорили о стратегических ошибках и просчетах Наварра и Коньи, однако за катастрофу в Дьен-Бьен-Фу несет ответственность также и Кастри. Похоже, что с самого своего вступления в должность командующего войсками в Дьен-Бьен-Фу он по большей части занимал пассивную позицию, позволяя, так сказать, событиям управлять собой. Конечно, отсутствие надежных укреплений можно объяснить объективными факторами (главным образом физической неспособностью транспортной авиации справиться с поставками необходимых материалов), но Кастри следовало обеспечить маскировку позиций, чтобы иметь возможность спланировать контратаки и потренировать личный состав, а также позаботиться о том, чтобы поместить Изабель поближе к главным позициям. У полковника не существовало ни обоснованного плана, ни четко выстроенной схемы приоритетов. Поневоле приходишь к выводу: оборона не являлась стихией Кастри, а потому он не годился для решения возложенных на него задач. Наверное, особенно наглядно разница между тем, как была организована подготовка к сражению у Зиапа и у его противника, просматривается в том, где командующие двумя противоборствующими армиями разместили свои ставки. Наварр направлял действия французских войск из огромного здания с кондиционерами в Сайгоне, Коньи из другого, не менее впечатляющего строения в Ханое, а Кастри из укрепленного блиндажа в Дьен-Бьен-Фу, где обедал на столе, застеленном чистейшей, без единого пятнышка, скатертью и заставленном серебряной посудой. Зиап же в декабре перенес свой командный пункт в пещеру около Туан-Гиао. Из своего личного бомбоубежища он руководил сложнейшей операцией, в итоге принесшей ему победу. Он находился в постоянном контакте с командирами, вместе с ними переносил нужду и воодушевлял их на великие свершения. Отличались, конечно, не только сами штаб-квартиры руководителей, отличались их стили жизни, культуры, к которым они принадлежали, но самое главное, не шли ни в какое сравнение преданность делу и воля к победе. Фаза I — 13-28 марта Фаза I штурма Дьен-Бьен-Фу началась в 17.00 13 марта 1954 года. Зиап тщательно подбирал и время и дату. Час позволял артиллерии Вьетминя обстреливать французские позиции при дневном свете, тогда как пехотную атаку прикрывали бы сумерки раннего вечера. 13 марта привлекало Зиапа тем, что на этот день приходилось новолуние, что делало ночь темной, но не настолько, чтобы атакующие не могли координировать свои действия. Спустя полтора десятка лет американцы назовут это время “луной Вьетконга”. В течение многих лет коммунисты будут разворачивать наступления под лунным серпиком, повернутым в ту или другую сторону. Из радиоперехватов французы знали день и час вражеского штурма. Не являлось для них секретом и направление. Неделями защитники наблюдали за тем, как силы Вьетминя медленно концентрируются в районе Габриель и Беатрис. Эти опорные пункты находились на отшибе, артиллерия из Изабель не могла оказать им поддержку, а французским частям с центральной позиции было трудно выручить их своей контратакой. Словом, все говорило о том, что первым делом Зиап атакует здесь. Зиап вполне разумно решил начать с Беатрис. И Беатрис и Габриель обороняли лучшие части, Беатрис — батальон Иностранного легиона, а Габриель — алжирский батальон, покрывший себя славой в предыдущих сражениях{79}. Габриель был более мощным опорным пунктом, единственным, имевшим вторую оборонительную линию. К тому же его легче было поддержать контратакующими силами с центральной позиции. Зиап запланировал продолжительный штурм силами шести батальонов из 141-го и 219-го полков 312-й дивизии, сгруппированными в три колонны по два батальона. Каждая колонна нацеливалась на сектор, обороняемый одной неполной по численности французской ротой. Пехоту должны были поддержать огнем 105-мм и 75-мм гаубицы и 82-мм и 120-мм минометы. Зиап собирался начать артподготовку по Беатрис, Габриель и огневым точкам французской артиллерии в центре плацдарма в 16.00 13 марта. Но, как это часто бывает на войне, случилось непредвиденное. Обнаружив у себя под носом, всего в 200 метрах от Беатрис, позиции штурмовых частей Вьетминя, французы в 12.00 послали подразделение на зачистку, чем вынудили артиллерию коммунистов открыть огонь раньше намеченного часа. Артиллеристы Зиапа стреляли точно и снарядов де жалели. Восточные укрепления Беатрис обратились в прах, минометная батарея с Габриель умолкла. Противник накрыл французскую артиллерию также и на главной позиции, выведя из строя два орудия и убив и ранив несколько бойцов расчета. Артогонь вьетконговцев обрушился и на аэродром, отчего находившиеся там самолеты, склады горючего и боеприпасов начали взрываться и гореть. Тут же французов поджидал и другой сюрприз. Когда уцелевшие самолеты взлетели, чтобы нанести удар по вьетминьцам или же просто для того, чтобы спастись, они немедленно угодили под прицельный огонь 37-мм зениток. В итоге на летном поле и в воздухе было уничтожено несколько французских самолетов. Ровно в 17.00 штурмовые пехотные части 312-й дивизии устремились вперед на ошеломленных легионеров — защитников опорного пункта Беатрис. В 18.15 батальонный шеф Пего, командовавший легионерами, вызвал огонь французской артиллерии прямо в зону перед последней линией обороны. В 18.30 снаряд, выпущенный из вьетминьского орудия, угодил в командный пост на Беатрис, где погиб Пего вместе со всем штабом. Через несколько минут другой снаряд сразил подполковника Гоше, командира северного сектора обороны, непосредственного начальника Пего{80}. Так, два выстрела лишили Беатрис обоих командиров и возможности корректировать огонь. Очень скоро каждая из трех рот легионеров стала вести свое отдельное сражение. В 22.30 перестала существовать 10-я рота. В 23.00 от 11-роты пришло радиосообщение о том, что бой идет возле ее командного бункера. В 00.15 14 марта вызвала огонь французской артиллерии на себя и ушла из эфира 9-я рота. Обе стороны понесли большие потери. Согласно одному источнику, погибло 400 из 500 защитников Беатрис<12>, по другим данным, 550 из 750{81}. 312-я дивизия лишилась значительной части своих штурмовых сил, потеряв 600 человек убитыми и 1200 тяжелоранеными. На следующее утро, в 07.30 14 марта французы попытались организовать контратаку в направлении Беатрис силами танков и парашютистов с центральной позиции. Интенсивным огнем вьетминьцы быстро “вогнали атаку в землю”. Пока парашютисты и танки перегруппировывались, к ним приковылял из Беатрис израненный лейтенант легионеров, который принес послание от генерала Ле Тронг Тана, командира 312-й дивизии Вьетминя. Тан предлагал на четыре часа прекратить боевые действия, чтобы стороны могли вынести раненых и убитых из разрушенных укреплений Беатрис. После некоторых колебаний, запросив разрешение из Сайгона, Кастри согласился. Он отложил контратаку на Беатрис, а позже, когда яснее разобрался в ситуации, и вовсе отказался от этой идеи. Взятие Беатрис еще больше воодушевило коммунистов и произвело удручающее впечатление на французов. Зиап хорошо понимал важность первой победы в сражении за Дьен-Бьен-Фу для морального состояния бойцов Вьетминя. Руководители вновь и вновь не уставали повторять своим людям, что они могут бить французов и разобьют их. Зиап сам говорит о том, что он и другие командиры были готовы на все, чтобы воодушевить солдат и вселить в них веру в успех в первом бою<14>. Зиап совершенно очевидно усвоил непреложный закон, известный каждому ветерану: “всегда побеждай в первом бою”. 14 марта 1954-го у обеих сторон хватало дел. Зиап перемещал живую силу и артиллерию для броска на Габриель. Часть орудий Вьетминя продолжала “утюжить” аэродром, уничтожая последние самолеты, полосу, диспетчерскую башню и радиомаяк. Так, уже на второй день сражения французы лишились возможности пользоваться летным полем. Отныне они должны были сбрасывать гарнизону подкрепления и все необходимые грузы только на парашютах, то есть применять самый неэффективный из всех способов обеспечения, используемых в современной войне. Уничтожив аэродром, Зиап окончательно одержал победу в “войне тылов”, жизненно важной борьбе, от исхода которой так сильно зависела судьба сражения за Дьен-Бьен-Фу. 14 марта французы готовились к вражескому штурму Габриель, Которого ожидали предстоящим вечером. В 14.45 с “Дакот”, косяком пролетевших над плацдармом, десантировался 5-й вьетнамский парашютный батальон (BPVN), приземлившийся в прежних зонах выброски около центрального узла обороны. По каким-то неведомым причинам транспортные самолеты избежали заградительного огня средств ПВО Вьетминя, но сами парашютисты понесли потери от вражеской полевой артиллерии, накрывшей место их приземления. Так или иначе, к 18.00 5-й BPVN закрепился на позиции Элиан. В 17.00 14 марта орудия Зиапа открыли сильный огонь по форту Габриель и артиллерийским огневым позициям в центре французской обороны. В 20.00 на штурм Габриель с северо-запада и с северо-востока бросились 88-й и 102-й полки 308-й дивизии Вьетминя. Коммунисты продвигались медленно, неся серьезные потери. К 12.00 французам удалось остановить наступление противника. В 2.30, уже 15 марта, артиллерия вьетминьцев прекратила обстрел Габриель, а пехота окопалась на занятых позициях. Передышка оказалась непродолжительной. В 03.30 с новой силой заговорили гаубицы и минометы вьетминьцев, а их пехота вновь пошла вперед. Две французские роты с северной стороны Габриель лишились всех офицеров и понесли большие потери. Медленно, с боем, остатки обеих северных рот начали подаваться назад и отступать к остальным ротам, державшим оборону на вершине и южном склоне холма, возвышавшегося в центре опорного пункта. В 04.00 вьетминьский артиллерийский снаряд попал в командный пункт батальона, тяжело ранив командира{82}, его заместителя и, большинство военнослужащих штаба. В результате этого попадания батальонный командный пункт утратил всякую радиосвязь со своими ротами, а также с Кастри. Защитники Габриель, подобно их товарищам в Беатрис накануне ночью, из-за одного выстрела лишились управления и возможности координировать собственные действия. Кастри приказал полковнику Ланглэ, ранее командовавшему частями парашютистов, а теперь возглавлявшему резерв и отвечавшему за оборону главных позиций, контратаковать силами танков и пехоты. Ланглэ назначил головным подразделением роту 1-го парашютного батальона Иностранного легиона (1-го ВЕР), а затем выбрал в качестве основной группы атакующих прибывший накануне 5-й вьетнамский парашютный батальон (5-й BPVN). Тем самым он совершил крупную ошибку, обрекшую рейд на провал еще до начала. Солдаты и офицеры 5-го BPVN были измотаны тяготами предшествующего дня и не знали структуры сложного комплекса проволочных заграждений в Дьен-Бьен-Фу. Они находились в юго-восточном секторе главного участка обороны, а значит, чтобы выйти на позиции для контратаки, им предстояло пересечь весь центр укреп-района. Но что всего важнее, 5-й BPVN не обладал ни решимостью, ни опытом двух других имевшихся в наличии частей, 1-го ВЕР и 8-го ударного парашютного батальона (8-го ВРС). Ланглэ никогда и нигде не давал сколь-либо вразумительного объяснения сделанному выбору. Фэлл предполагает, что полковник стремился оберечь парашютистов, ранее бывших под его командой, от ненужных потерь в акции, которая, как он предвидел, могла закончиться неудачей<15>. Контратака началась в 05.30. К 07.00 части вышли к броду через небольшой ручей, протекавший между центральной позицией и Габриель. Здесь они попали под минометный и артиллерийский обстрел, а также под огонь пехотного батальона вьетминьцев, окопавшегося в нескольких сотнях метров к северо-западу. Танкисты и рота 1 -го ВЕР, хорошо знавшие местность, на скорости проскочили вперед и понесли лишь минимальные потери. Небольшая часть 5-го BPVN последовала за авангардом и тоже ушла из зоны обстрела. Остальные же залегли, скованные ужасом, не находя в себе сил подняться под градом мин, снарядов и пуль. В результате контратака была фактически сорвана. Остаткам алжирского батальона, защищавшего Габриель, удалось соединиться с танками и ротой 1-го ВЕР, напоровшимися на сильный огонь к югу от Габриель. В начале девятого часа утра все эти сильно потрепанные части начали трудное отступление к центру плацдарма, куда и добрались спустя примерно час. Снова, как и в боях за Беатрис, обе стороны понесли серьезные потери. Оборона Габриель и неудачная контратака обошлись французам примерно в 1 000 человек. Урон коммунистов составил от 1000 до 2000 убитыми и, вероятно, вдвое больше ранеными. Зиап дорого заплатил за обладание Беатрис и Габриель. Интересно, что ни Наварр, ни Зиап в своих книгах не посвятили большого места сражениям за Беатрис и Габриель. Наварру хватило страницы текста, Зиапу — приблизительно двух. Наварр. с его тенденцией все упрощать, списывает потерю обоих опорных пунктов на внезапную потерю управления, вызванную попаданиями снарядов в командные бункеры<16>. В свою очередь, Зиап ни словом не упоминает о первоначальной атаке против Габриель, очевидно, потому, что французам удалось ее отбить. Зиап заявляет, что пехота Вьетминя пошла на штурм не ранее 02.00, — явная ложь, о чем говорят и большиe потери, понесенные вьетминьцами накануне вечером<17>. После падения Беатрис и Габриель на северной полуокружности обороны остался только опорный пункт Анн-Мари, занимаемый 3-м тайским батальоном{83}. Он пал 17 марта, став жертвой политической дay трань. На протяжении недель коммунисты забрасывали тайцев листовками. Работа налаженной пропагандистской машины в сочетании с падением Беатрис и Габриель способствовала полной деморализации тайской части. В ночь 15 марта тайцы начали дезертировать из Анн-Мари, а к утру 17 марта под прикрытием тумана 3-й тайский батальон практически целиком перебежал к противнику. Некоторые, устав воевать, подались к семьям в горы. Французы и немногие оставшиеся тайцы ушли к центру плацдарма, присоединившись там к защитникам опорного пункта Югетт. Опытному солдату трудно упрекнуть тайцев. Прежде они хорошо сражались, даже во время осады На-Сана, но бои, происходившие при Дьен-Бьен-Фу, были не в их стиле. Отдел пропаганды армии Зиапа потрудился на славу, и если у тайцев еще оставалась какая-то воля к сопротивлению, то ее последние остатки улетучились, когда после падения Беатрис и Габриель они увидели, какая судьба их ожидает. Для того чтобы после этого остаться в Анн-Мари, требовались огромное мужество и крепкая дисциплина. В том, что произошло, в первую очередь надо винить Кастри, Коньи и Наварра, разместивших тайскую часть в долине, да к тому же на ключевом форпосте. С оставлением Анн-Мари закончилась фаза I сражения. Несмотря на потери, понесенные коммунистами, счет был, несомненно, в их пользу. Решение Зиапа начать боевые действия с уничтожения трех северных форпостов следует признать вполне обоснованным. Несколько удаленное от центра положение делало эти опорные пункты уязвимыми, а разбросанность позволяла штурмовать их поодиночке. Порядок, в котором осуществлялись атаки на укрепления, диктовался холодным расчетом, строившимся на оборонительном потенциале каждого отдельного пункта, начиная с самого слабого и кончая таким, где ситуация позволяла решить дело без боя. Зиап твердо усвоил главное — бойцам Вьетминя необходимо выиграть первые бои, чтобы показать и себе и противнику, что они могут захватывать хорошо укрепленные позиции. Потери войск Зиапа были тяжелыми, особенно в атаках на Габриель, где они потеряли больше людей, чем при овладении любым другим опорным пунктом во время всего сражения. Знаменитая 308-я дивизия была настолько ослаблена понесенным там уроном, что не смогла оправиться до самого конца кампании. Однако, оценивая события в ретроспективе, поневоле приходишь к выводу: иного выхода, кроме развернутой атаки в лоб, у Зиапа не существовало, а потому ему приходилось оплачивать победы кровью своих солдат — большой кровью. Затишье — 17-30 марта Период с 17 по 30 марта отмечен ослаблением боевой активности, это — передышка между фазой I и фазой II. Обе стороны активно занимались подготовкой к новому этапу боев — сражению за опорные пункты на восточных холмах (Элиан и Доминик), господствовавших над центральной позицией, а также за Югетт 7 и 6 — укрепления, которые прикрывали аэродром с севера и северо-запада. За эти двенадцать дней солдаты Зиапа прорыли свыше 100 километров траншей. Коммунисты окружили форты в центре плацдарма, отрезали от главной позиции опорный пункт Изабель и приготовились штурмовать Элиан, Доминик и Югетт. Для французов указанный период отмечался не только быстрым возвращением к ним утраченного наступательного духа, но и, что особенно важно, кризисом командования. Утрата Беатрис, Габриель и Анн-Мари сделала очевидным как для старших офицеров окруженного гарнизона, так и для генерала Коньи, находившегося в Ханое, некомпетентность полковника де Кастри в роли руководителя обороны Дьен-Бьен-Фу. Хуже того, после потери северных форпостов он самоизолировался в своем бункере, фактически перестав исполнять обязанности командующего. 17 марта, около полудня, Коньи попытался добраться в Дьен-Бьен-Фу, но артиллерийский и минометный огонь, который вели вьетминьцы по летному полю, не позволил самолету приземлиться, и генералу пришлось вернуться в Ханой. Совесть и чувство долга начали терзать Коньи. Он сознавал или, по крайней мере, чувствовал, что Кастри не может и не сможет должным образом организовать оборону Дьен-Бьен-Фу. Какое-то время — наверное, несколько дней — генерал мучительно спорил с собой относительно того, не стоит ли ему прыгнуть с парашютом, чтобы, приземлившись в Дьен-Бьен-Фу, лично взять на себя командование гарнизоном. Чувство персональной ответственности за Дьен-Бьен-Фу говорило командующему войсками в дельте, что так ему и следует поступить, но здравый смысл диктовал обратное. Штаб указывал начальнику, что круг его обязанностей не ограничивается Дьен-Бьен-Фу, а потому он не может, бросив все, добровольно запереть себя в стенах укреплений окруженного лагеря. Офицеры указывали командиру и на то, что в случае падения Дьен-Бьен-Фу сам он может оказаться ценным приобретением для противника. Во-первых, Коньи владел важнейшими военными тайнами, к тому же в роли заложника он, несомненно, превратился бы в руках коммунистов в удобный инструмент пропаганды и психологического давления. В конечном итоге штабисты убедили начальника, однако из-за решения отказаться от попытки десантироваться в Дьен-Бьен-Фу Коньи, человеку, безусловно, храброму, пришлось жить дальше с чувством неизбывной вины. Главный вопрос, возникающий в данной ситуации в отношении Коньи (да и любого другого офицера, оказавшегося на его месте), звучит так: а могло ли его присутствие в Дьен-Бьен-Фу кардинальным образом все изменить? Учитывая то, какие силы стянул и сосредоточил Зиап вокруг долины, представляется крайне сомнительным, что даже Коньи, лично командуя контингентом в Дьен-Бьен-Фу, смог бы предотвратить или хотя бы в значительной степени оттянуть его падение. Жюль Руа утверждает, что, отказавшись в конце концов от идеи спуститься на парашюте в Дьен-Бьен-Фу, Коньи поступил правильно. Руа аргументирует это тем, что за Дьен-Бьен-Фу отвечал Наварр, а потому с моральной точки зрения Коньи поступил правильно, отказавшись от решения лично возглавить оборону плацдарма<18>. Бернард Фэлл, комментируя мнение Руа, называет его оценку действий Коньи “благовидным предлогом” и указывает на то, что командующий войсками в Тонкинской дельте полностью разделял с Наварром ответственность за выброску десанта 20 ноября. Фэлл считает, что, если Коньи хотел избежать последствий, ему в знак протеста следовало подать в отставку. Как командующему ему в любом случае приходилось отвечать за организацию обороны плацдарма, а потому, десантировался бы он в Дьен-Бьен-Фу или нет, не имело ровным счетом никакого значения<19>. И тут Фэлл, безусловно, прав. Можно сочувствовать Коньи, но вместе с тем трудно понять, почему он не предпринял сам или не рекомендовал Наварру пойти на шаг, к которому совершенно очевидно подталкивала ситуация, — заменить Кастри. Вне сомнения, в Индокитае или во всей французской армии должен был найтись полковник, бригадный или даже дивизионный генерал (в конце концов силы в Дьен-Бьен-Фу достигали по размерам дивизии), способный принять на себя командование контингентом защитников плацдарма и воодушевить их. Наварр в своей книге вскользь касается данного вопроса, но лишь пишет, что Кастри являлся лучшим из имевшихся в наличии офицеров, а кроме всего прочего, в распоряжении у него (Наварра) было очень мало генералов<20>. Из всего этого поневоле напрашивается вывод, что, хотя Наварр и думал о том, как исправить ситуацию, в конечном итоге его больше заботил поиск подходящего объяснения. Неизбежно улаживать вопросы, от решения которых так или иначе отказались их начальники, приходилось подчиненным Кастри. Любые пустоты, в том числе и “вакуум командования”, заполняются. Кастри фактически сложил с себя полномочия, Коньи и Наварр не спешили заменить его, обязанность коменданта Дьен-Бьен-Фу предстояло принять на себя кому-то из старших офицеров на месте. В этом вопросе много неясностей. Бернард Фэлл пишет, что 24 марта полковник Ланглэ, руководивший войсками на центральных позициях, и его соратники — командиры парашютных частей, все в полном вооружении, явились к Кастри и прямо потребовали от него, чтобы тот передал Ланглэ фактические командные полномочия (при том, что формально Кастри останется на своем посту)<21>. По всей видимости, Кастри не стал возражать. Начиная с того момента, по словам Ланглэ, дававшего показания перед комиссией Катру, главной функцией Кастри стало посредничество между Дьен-Бьен-Фу и Ханоем<22>. Вместе с тем сведение роли Кастри исключительно до некоего “почетного курьера” представляется попыткой упростить ситуацию. Вероятно, полковник все же продолжал исполнять какие-то обязанности командира. 27 марта, спустя три дня после того, как Ланглэ, по его собственным словам, принял фактическое руководство, Кастри вызвал батальонного шефа Бижара, командира одного из парашютных батальонов, и приказал ему сформировать тактические силы для уничтожения зенитных орудий, угрожавших аэродрому. Когда Бижар попросил увеличить время, отведенное на подготовку к выполнению задания, Кастри отказал и велел действовать. Все это заставляет усомниться в пассивной роли Кастри. С другой стороны, если бы организовать атаку приказал Коньи (из Ханоя), тогда Кастри поступил бы именно так, как поступил. Фэлл упоминает, что Кастри продолжал оказывать некоторое влияние на организацию обороны<23>. Вероятно, правда заключается в том, что Ланглэ принял на себя фактическое руководство действиями защитников плацдарма, а Кастри превратился в “почетного командира”, передающего сообщения в Ханой и “дававшего советы” относительно того, что нужно делать в Дьен-Бьен-Фу. Очевидно и то, что по мере ухудшения ситуации на оборонительных рубежах Кастри все больше дистанцировался от реальных дел и все меньше влиял на события. Любой опытный военный смотрит на любую узурпацию командования с большой настороженностью. При самом скверном раскладе, смещение командира в военной части чревато мятежом и развитием неуправляемой ситуации. Но даже если подобная узурпация власти предпринимается с благими намерениями и не влечет за собой самых пагубных последствий, такая акция не проходит даром Для офицеров, решившихся на столь трудный шаг из-за того, что их коллега, их товарищ не справился с задачей. Еще больнее бьет по Узурпаторам осознание того факта, что действиями своими они неминуемо наносят удар по самой системе военной иерархии, по фундаменту, на котором стоит здание дисциплины воинской части, по Тому, без чего немыслима никакая армия. Период затишья с 17 по 30 марта был отмечен не только фактической сменой командира французского контингента в Дьен-Бьен-Фу, но и последней французской наступательной операцией в долине. Организовать ее французов побудило отчаяние, вызванное потерями их авиации от зенитного огня Вьетминя, который велся с позиций к западу от основного рубежа плацдарма. Утрата северных форпостов нанесла серьезный удар по французской системе воздушного снабжения войск и эвакуации раненых. Из-за огня артиллерии и зенитных пулеметов, простреливавших летное поле, 26 марта пришлось отказаться даже от таких “полетов милосердия”. Что же касается поставок всего необходимого, французы попытались сбрасывать грузы на парашютах с небольших высот. Однако при таком подходе транспортная авиация несла серьезные потери от огня средств ПВО Вьетминя — 37-мм зениток и крупнокалиберных пулеметов. 27 марта полковник Нико — тот самый офицер, который указывал Наварру на сложности, которые неминуемо возникнут у французов с организацией авиасообщения с Дьен-Бьен-Фу, — отдал приказ пилотам, до того осуществлявшим выброски грузов с 800 метров, в дальнейшем увеличить высоту до 2000 м. Но даже после принятия таких мер предосторожности все равно ожидалось, что потери будут большими. В общем, в тот же вечер Кастри, вероятно по настоянию Коньи и Нико, вызвал Бижара, приказав ему на следующий день сделать вылазку и уничтожить зенитные установки в районе деревень Бан-Бан и Бан-Онг-Пет, находящихся в трех километрах к западу от Дьен-Бьен-Фу. Бижар, сидя в блиндаже Кастри, за шесть часов разработал на карте комбинированную операцию, к проведению которой предполагалось привлечь три парашютных батальона (8-й ударный, 6-й ВРС и 1-й ВЕР), пехотный батальон Иностранного легиона, танковый эскадрон и всю артиллерию с центральной позиции. Наземным частям должна была оказать непосредственную поддержку с воздуха французская штурмовая авиация. В 02.00 28 марта Бижар, возглавлявший тактическую группу, отдал приказы подчиненным ему командирам и офицеру связи с ВВС. По собственным словам Бижара, действовать все должны были “точно, аккуратно и быстро”<24>. Зенитчиков прикрывала закаленная в боях воинская часть, 36-й полк 308-й дивизии. Местность, по которой предстояло наступать французам, не давала им шанса скрытно подобраться к цели. Вместе с тем действовать надо было так, чтобы застать противника врасплох, в противном случае лучшие боевые части гарнизона понесли бы невосполнимые потери. План Бижара был прост. Фактор внезапности предполагалось обеспечить быстротой проведения операции. Войска должны были ворваться на позиции противника, уничтожить зенитные пулеметы и уйти, прежде чем артиллерия Вьетминя сможет открыть по атакующим французам сосредоточенный огонь. Защитники плацдарма уже осознали недостатки метода, применяемого вражескими артиллеристами, всю неповоротливость их системы стрельбы прямой наводкой. Коммунисты не могли быстро переносить огонь большого количества орудий на тот или иной участок, и французы собирались воспользоваться этим. Рейд должен был предваряться непродолжительной, но интенсивной артподготовкой. Парашютистам и танкистам надлежало вступить в дело, следуя за “подвижным огневым валом”. 8-му ударному батальону предстояло атаковать Бан-Бан, а 6-му ВРС — Бан-Онг-Пет. Два батальона Иностранного легиона предполагалось использовать как резерв. Танки должны были сопровождать пехоту, а авиация — наносить удары по обеим деревням и возвышенностям между ними. Старик Мольтке говорил: “План — всегда первая жертва боя”. Несмотря на справедливость этого замечания, в данном случае, как это ни странно, все прошло именно так, как планировалось. Операция стартовала практически сразу же после того, как Бижар закончил разработку схемы предстоящих действий. Штурмовые части устремились вперед в 06.00, а в 15.30 они уже возвращались обратно без заметных потерь, уничтожив или захватив семнадцать пулеметных зенитных установок, убив 350 бойцов Вьетминя и взяв десятерых в плен. Показания пленных свидетельствовали о том, что вьетминьцы были застигнуты врасплох атакой французского гарнизона, который они считали полностью деморализованным. Потери французов составили двадцать человек убитыми и девяносто ранеными. V Предпринятая гарнизоном вылазка означала конец затишья между фазами I и II. Фаза II — 30 марта — 30 апреля На данном этапе главными целями Зиапа стали форпосты на пяти небольших возвышенностях к востоку от центра плацдарма. Французами эти пять пунктов были обозначены как (с юга на север) Элиап 2, Элиан 1, Доминик 2, невысокий холм между Доминик 1 и 2{84}и Доминик 1. Зиап поручил их штурм двум дивизиям, 316-йи312-й. Он также предусматривал провести отвлекающую атаку силами 308-й дивизии, Которой предстояло наступать на позиции Югетт 1, 6 и 7, расположенные к северу, северо-западу и северо-востоку от летного поля. Пять восточных позиций защищали смешанные силы из французов, легионеров, вьетнамцев, африканцев и тайцев, всего около четырех некомплектных батальонов. Парашютные части, также неполные, составляли резерв. Позиции Югетт обороняла еще одна смешанная группа, равная по численности одному небольшому батальону. Знал собирался применить те же тактические приемы, которые обеспечили ему захват Беатрис и Габриель. Вьетминьцы должны были начать сражение с массированной артподготовки перед самым наступлением сумерек. Когда темнота сгустится, в дело вступит пехота (в этом роде войск Зиап имел пятикратное превосходство над защитниками укреплений), саперы-подрывники бросятся на французов всей массой и, не жалея ни своих, ни чужих жизней, проложат путь товарищам. Несмотря на цену, которую предстояло заплатить за победу, Знал не видел иного выхода. Принимая во внимание дух самопожертвования, насаждавшийся в штурмовых частях Вьетминя, такая тактика должна была принести успех. В 17.00 30 марта Зиап, завершив тщательную подготовительную работу, приступил к операции в рамках второй фазы кампании. Бойцы 312-й дивизии Вьетминя с такой скоростью устремились к укреплениям Доминик 1 и Доминик 2, что почти все проскочили зону заградительного огня французов. Защищавшая позиции алжирская часть быстро смешалась и в беспорядке отступила. 312-я дивизия овладела Доминик 1 к 18.30, а Доминик 2 — к 19.00, в результате чего создалась крайне опасная ситуация для всей обороны. Если бы такая же участь постигла Доминик 3 и 5, для французских укреплений к востоку от реки создалась бы прямая угроза с фланга, зона главного штаба в центре плацдарма оказалась бы открытой. Доминик 3 обороняла рота алжирцев, соотечественники которых так легко отдали врагу Доминик 1 и 2. Как долго продержалась бы рота? Ответить на вопрос не представляется возможным, поскольку в бой вступило другое подразделение французов, занимавшее Доминик 3, — африканская батарея 4-го колониального артиллерийского полка. Когда через их позиции побежала алжирская пехота, артиллеристы спокойно опустили стволы 105-мм гаубиц{85} до минимального угла возвышения, командиры орудий отдали приказ: “трубка ноль”, а бойцы прислуги установили взрыватели снарядов в нулевое положение. Превратив свои гаубицы в пушки, батарея открыла по массам вьетминьских пехотинцев, накатывавшимся на ее позицию с холмов Доминик 1 и 2. Залпы пробили целые коридоры в боевые порядках 312-й дивизии, и “умывшиеся кровью” вьетминьцы в замешательстве попятились. Но тут на них обрушился смертоносный “свинцовый дождь”, которым их стали поливать зенитные установки 12,7-мм пулеметов, расположенных около аэродрома. Бойцы Вьетминя частью залегли, частью попытались отойти, чтобы избежать губительного огня. Тут-то они и напоролись на минное поле. Атака 312-й дивизии захлебнулась. Так неожиданное действие батареи 4-го колониального артиллерийского полка, ставшее одной из тех случайностей, которые весьма часто влияют на исход итого или иного боя, фактически спасло Дьен-Бьен-Фу. Более успешно действовала 316-я дивизия Вьетминя против марокканцев, защищавших Элиан 1. Этот укрепленный пункт пал через сорок пять минут после начала атаки. Позиция Элиан 2 с 17.00 подвергалась мощному обстрелу из гаубиц и минометов, а вскоре после того, как стемнело, части 316-й дивизии массой ринулись на ее штурм. К полуночи коммунистам удалось захватить примерно половину позиции и вытеснить французов с высоты. Пока 312-я и 316-я дивизии Вьетминя сражались на восточной стороне французского лагеря, 308-я атаковала очень уязвимую позицию Югетт 7. Приступ, предпринятый вскоре после наступления темноты, увенчался успехом — коммунистам удалось разрушить и захватить северный бункер. Когда пехота Вьетминя устремилась в образовавшуюся брешь, стало :видно, что падение Югетт 7 предрешено. Однако один французский сержант, возглавив уцелевших защитников, сумел выбить противника с оборонительного рубежа и исправить ситуацию. К полуночи 30 марта положение французов стало критическим. На востоке они потеряли Доминик 1 и 2, а также Элиан 1, самую важную из пяти имевшихся там позиций. Кроме того, в руках вьетминьцев находилось более половины позиции Элиан 2, а их 308-я дивизия овладела частью Югетт 7. Потеря Беатрис и Габриель кое-чему научила французских командиров. Один из этих уроков заключался в том, что контратака может увенчаться успехом, если будет начата сразу, до того, как противник успеет закрепиться на захваченных им опорных пунктах. Вскоре после полуночи смешанная группа, состоявшая из парашютистов иностранного легиона, марокканцев и французов (всех тех, кого коммунистам удалось выбить из Элиан 2), устремилась на врага и сумела вернуть половину утраченной ранее позиции. Не вполне ясно, кто приказал провести контратаку. Это мог сделать лейтенант Люккиани, командир парашютной роты, ранее отступившей с Элиан 2. Возможно, приказ отдал батальонный шеф Никольс, возглавлявший оборону Элиан 2, или же Бижар, находившийся на Элиан 4 и никогда не колебавшийся, когда ему приходилось вступать в бой самому. В любом случае Бижар поддержал ответную атаку Люккиани на Элиан 2, послав лейтенанту одну из своих рот с Элиан 4. Несмотря на то что французам удалось временно вернуть большую часть Элиан 2, в целом обстановка на пяти восточных возвышенностях для них складывалась незавидная. Они лишились Доминик 1, Доминик 1 и Элиан 1, а эти позиции, особенно Доминик 2, доминировали над французскими оборонительными рубежами к востоку от реки. Поэтому Ланглэ решил во второй половине дня 31 марта контратаковать противника на Доминик 2 и Элиан 1.8-му ВРС предстояло наступать на Доминик 2, а 6-му ВРС, усиленному подразделениями 5-го BPVN, — на Элиап 1. Контратака должна была стать самым важным делом почти для всех бойцов гарнизона, еще сохранивших способность сражаться. Акция началась в 13.30. После ожесточенной борьбы 8-й ВРС отбил у противника Доминик 2, а 6-й ВРС вместе с вьетнамскими парашютистами овладел Элиан 1. Однако эти успехи французских частей оказались недолговечными. Вьетминьцы, не желавшие смиряться с неудачей, готовились вновь штурмовать высоты, а у утомленных боем французов уже не осталось подкреплений. Вскоре после 15 часов Бижар, руководивший всеми участвовавшими в контратаке силами, сказал командиру 8-го ВРС, что помощи не будет, и если он не сможет удержать Доминик 2 имеющимися силами, то пусть потихоньку отходит. В 15.30 8-й ВРС начал отступать с Доминик 2. Поскольку с оставлением Доминик 2 открывался фланг Элиан 1,6-й ВРС и 5-й BPVN, в свою очередь, отошли к Элиап 4. Первоначальные достижения обратились в прах. По замыслу Ланглэ, 3-й батальон 3-го пехотного полка Иностранного легиона и несколько танков должны были утром 31 марта подтянуться из Изабель и поддержать контратаку, проводимую после полудня. Ничего не вышло. Легионеры и танкисты, встреченные к северу от Изабель 57-м полком 304-й дивизии Вьетминя, были вынуждены вернуться на свой опорный пункт, потеряв пятнадцать человек убитыми и пятьдесят ранеными. В результате Ланглэ лишился последних резервов и понял, что форт Изабель теперь полностью отрезан от центра. В 11.30 31 марта французские командиры уже знали, что батальон Иностранного легиона в Изабель не сможет прорваться и поддержать контратаки на Доминик 2 и Элиан 1, и все же отдали приказ о начале акции. Они ожидали, что Коньи пришлет им парашютный батальон. Такая надежда на то, что в последний момент к ним придет помощь с неба, лучше, чем что-либо еще, характеризует отчаяние французов. С этими не прибывшими подкреплениями связана странная история. В начале вечера 30 марта Кастри попросил штаб Коньи прислать 31 марта в помощь осажденному гарнизону еще один воздушно-десантный батальон. Ему отказали, но форма отказа все же оставляла надежду на то, что позднее решение будет пересмотрено. Однако ничего подобного не произошло. Причины же того, что случилось, показались бы любому американскому офицеру просто невероятными. История берет свое начало в Сайгоне во второй половине дня 30 марта, когда Наварр прочитал подробное донесение о потере восточных позиций. Около 17.00 главнокомандующий решил отправиться в Ханой и лично обсудить положение с Коньи. В Ханой Наварр прибыл в 01.45 31 марта — усталый, полусонный и раздраженный. Встречал главнокомандующего начальник штаба Коньи полковник Бастиани. Он извинился за отсутствие генерала, сказав, что тот так утомился событиями истекшего дня, что лег спать. Наварр молча сел в машину и поехал в штаб Коньи, где офицеры ввели главнокомандующего в курс дела<25>. Наварр, по-видимому, так и не ложился. В 04.00 31 марта он послал за Коньи, но адъютант сказал, что генерал не велел будить его. После такого ответа Наварр, как можно предположить, принял руководство штабом Коньи на себя. Они вместе с Бастиани разработали набор подробных инструкций для Кастри. К сожалению, Наварр не отдал распоряжения относительно отправки парашютного батальона, ожидавшего команды в аэропорту Гиа-Лам около Ханоя. Такова версия событий утра 31 марта у Руа. Однако он известен как апологет Коньи. У Фэлла свое видение ситуации — куда менее выигрышное для командующего войсками в дельте. Исследователь уверяет, что Коньи не спал, а присутствовал на “дружеской вечеринке”, почему и не встретил Наварра<26>. В любом случае Коньи не явился ни на летное поле, ни на штабное совещание. И то и другое — нарушение законов военной этики и протокола. В 07.00 Наварр вновь послал за Коньи. Тот появился в штабе примерно в 07.45 и доложил Наварру о ситуации по состоянию на минувшую полночь. Беда в том, что с тех пор обстановка существенно изменилась, и Наварр, находившийся в ставке всю ночь, об этом знал. Позднее Наварр признавался Руа: “Я взорвался и наорал на него. А он в ответ высказал мне прямо в лицо то, что говорил за спиной”<27>. Диалог вышел далеко за рамки объективной дискуссии по поводу разных взглядов на тактику и стратегию. Оба спорщика, что называется, “перешли на личности”, забыв о военных традициях и правилах вежливости. В ходе этой перепалки или во время другого диспута между двумя генералами, состоявшегося спустя день или два, белый от злости Коньи закричал: “Если бы вы не были четырехзвездным генералом, я бы съездил вам по физиономии”<28>. Американскому офицеру трудно представить, как эти двое могли вести себя подобным образом утром 31 марта. В армии Соединенных Штатов не встретить самолет начальника младший по званию может только в случае оперативной необходимости. Касательно кризиса 30 — 31 марта в Дьен-Бьен-Фу Коньи оправдывает себя тем, что занимался срочной работой. Однако ничем подобным он не занимался, так как его не было в ставке тогда, когда он должен был быть там, чтобы принимать решения в момент, когда французский контингент в Дьен-Бьен-Фу находился в критическом положении. Нежелание прибыть на командный пункт по первому вызову Наварра можно расценивать со стороны Коньи как проявление крайней невежливости по отношению к начальнику, как нарушение служебного долга. Поведение Коньи, не явившегося на повторный вызов Наварра, когда тот посылал за ним в 04.00, и вовсе не поддается объяснению. Он проспал по меньшей мере три часа, и это уже немало, принимая во внимание гибель, грозившую гарнизону Дьен-Бьен-Фу. Не только главнокомандующий ждал Коньи, его ждали его подчиненные, его обязанности. Появление Коньи в 07.45 с устаревшим как минимум на восемь часов докладом могло расцениваться Наварром как очередной демарш. Кроме того, главнокомандующий имел полное право считать Коньи на какой-то период времени оставившим командование. Самым большим нарушением дисциплины со стороны Коньи была его грубость во время спора и угроза рукоприкладства по отношению к старшему начальнику. Офицера Вооруженных сил США, позволившего себе подобную дерзость, ожидал бы военный суд, и, разумеется, его дальнейшая карьера оказалась бы перечеркнута. О мотивах поведения Коньи можно только догадываться, поскольку нигде, в том числе у Фэлла и Руа, нет тому никаких объяснений. Попробуем все же дать их. Первое и наиболее извинительное для Коньи предполагает, что в ночь с 30 на 31 марта генерал пережил приступ помутнения рассудка. В течение многих дней его нервы находились на пределе. Он видел, что люди в Дьен-Бьен-Фу, скорее всего, обречены. В присутствии других Коньи упрекал в сложившемся положении Наварра, но в душе винил в надвигавшейся катастрофе и самого себя. Это он не выступил против планов Наварра, это он, артиллерист, не сумел предвидеть то, с какой чрезвычайной результативностью будет действовать артиллерия Зиапа. Это on согласился оставить в Дьен-Бьен-Фу тайские батальоны вместо того, чтобы заменить их более боеспособными частями, когда еще имелась возможность сделать это в начале декабря. Это он не возражал против идеи назначения Кастри командующим войсками в Дьен-Бьен-Фу, более того, это он так и не заменил полковника после падения Габриель и Беатрис, когда всем стало ясно, что у Кастри нет ни умения, ни решимости защищать укрепленный лагерь. Кроме того, Коньи, наверное, все еще терзал себя из-за того, что не отправился в Дьен-Бьен-Фу сражаться плечом к плечу со своими людьми и, если придется, сложить голову вместе с ними. Вместо этого он. практически беспомощный, в безопасности сидел в Ханое, когда они умирали там, в грязных окопах Дьен-Бьен-Фу. Коньи, человек храбрый и благородный, начинал сомневаться в собственной отваге и мужестве. Временные, но очень тяжелые депрессии, охватывающие командующих перед лицом неминуемой военной катастрофы, не есть нечто невиданное. У всех такое состояние проявляется по-разному, однако от подобных неприятностей не застрахованы самые “великие воители” и самые замечательные полководцы. Наполеон, бросивший свои войска во время отступления от Москвы, несколько дней сидел молча без движения в карете, увозившей его в Париж. Величайший из американских генералов Роберт Э. Ли, выехав навстречу виргинцам, которые отходили назад после неудачной атаки Пикетга под Геттисбергом, поскакал прямо под огонь юнионистской артиллерии, стрелявшей по отступающим конфедератам. Увидев, куда направляется их командующий, подчиненные схватили его коня за поводья и закричали: “Назад, генерал Ли!” Так что, возможно, Коньи, терзаемый виной за судьбу Дьен-Бьен-Фу, временно утратил способность контролировать себя. Есть и другое объяснение. Коньи мог намеренно добиваться отстранения. 30 марта он, должно быть, уже не сомневался в скором падении Дьен-Бьен-Фу, как и в том, что сразу же после этого начнется поиск козлов отпущения. Генерал мог стремиться к возможности обратиться к общественному мнению раньше, чем это сделает главнокомандующий. Если бы Наварр отстранил Коньи, тот получил бы полную свободу публично критиковать бывшего начальника. Кроме того, отстранение спасло бы Коньи от ответственности за окончательное поражение в Дьен-Бьен-Фу, которое, как мог предполагать генерал 31 марта, есть дело ближайших дней, в крайнем случае недель. Конечно, ни один офицер не станет добиваться, чтобы его сняли с должности. Но лучше уж отстранение, чем обвинения в гибели и пленении 10 000 соотечественников. Действия Коньи, таким образом, поддаются тем или иным объяснениям, но позиция Наварра совершенно ставит в тупик. Ни один генерал, ни один офицер, ни в одной армии не стал бы сносить серию столь вызывающих оскорблений. Только представьте, что подобное позволил бы себе кто-то из подчиненных де Голля или де Латтра. И если Наварр еще мог снести личные оскорбления — а он не должен был, не мог! — то он просто не имел права оставить безнаказанным откровенное нарушение Коньи служебного долга в момент военного кризиса. За такой проступок генерала надо было с позором отстранить от должности. Когда Коньи не явился на вызов главнокомандующего в 04.00 31 марта, Наварру следовало бы сказать адъютанту Коньи о том, чтобы тот сообщил своему генералу по его пробуждении, что он (Коньи) может считать себя свободным от обязанностей с того момента, как проснулся, и потому должен немедленно покинуть Ханой. Затем Наварру надлежало бы информировать штаб о том, что он как главнокомандующий принимает на себя руководство Северным командованием впредь до назначения преемника Коньи. Но Наварр не поступил так, как имел полное право поступить. Чтобы дать ответ на вопрос “Почему?”, нужно знать Наварра. Скорее всего, он не отстранил Коньи потому, что не хотел дать тому свободу действий критиковать себя за промахи в Индокитайской кампании и особенно за Дьен-Бьен-Фу. Пока Коньи оставался во Вьетнаме, Наварр еще сохранял способность как-то контролировать его заявления. Оказавшись в Париже, Коньи сделался бы центром внимания международной общественности. Если Наварром двигали именно эти соображения, то он расплачивался за возможность достигнуть цели ценой утраты самоуважения. Тем временем в Дьен-Бьен-Фу события вечера 31 марта принесли офицерам, старавшимся поддержать оборону, ощущение почти полной беспомощности. Воздушно-десантные подкрепления так и не прибыли, и защитникам плацдарма пришлось сдать Доминик 2 и Элиан 1. У них отсутствовали резервы, а запасы снарядов и мин почти совсем истощились. Вьетминьцы готовились предпринять следующую атаку с наступлением ночи, а по данным радиоперехвата французы знали, что в долину прибыл сам Зиап, чтобы лично руководить войсками в бою<29>. Вскоре после того, как стемнело, Ланглэ передал Бижару по радио, что тот может оставить Элиан 2 и Элиан 4 и отходить на западный берег реки. Бижар ответил ему: “Пока у меня останется хоть один живой солдат, я не уйду с Элиан. В противном случае с Дьен-Бьен-Фу будет покончено”<30>. Зиап оценивал ситуацию так же, как и Бижар, а потому ночью 31 марта приказал двум полкам 316-й дивизии атаковать Элиан 2. Как раз тогда, когда уже казалось, что опорный пункт вот-вот падет, появилось несколько французских танков. Несмотря на то что четыре из них были подбиты, а один уничтожен, пехоте с их помощью удалось отстоять Элиан 2. Позиция Элиан 4, испытавшая меньший натиск со стороны противника, также осталась в руках защитников. Поздно вечером 31 марта коммунисты повторно атаковали Югетт 1. В 23.00 войска Вьетминя обстреляли северный участок рубежа из орудий и минометов и бросились на штурм. Французы тогда оставили северный бункер, вызвав на него массированный огонь артиллерии. С рассветом защитники Югетт 1 контратаковали не ожидавших нападения и деморализованных вьетминьцев и выбили их с позиции. К утру 1 апреля французы удерживали Элиан 4, половину рубежа Элиан 2 и целиком Югетт 1. Тогда же, утром 1 апреля в Ханое состоялось совещание относительно подачи помощи лагерю в Дьен-Бьен-Фу. Как Нико (командующий транспортной авиацией), так и полковник Сованьяк (отвечавший за парашютные пополнения) в один голос заявили, что поскольку самолетам придется лететь на большое расстояние на малой высоте, то, принимая во внимание плотность заградительного огня противника, любая попытка выбросить целый воздушно-десантный батальон могла привести лишь к напрасной гибели летчиков и парашютистов. По рекомендации Нико и Сованьяка Коньи в конечном итоге решил осуществлять десантирование ночью с отдельных самолетов, которые появлялись бы над лагерем через неравные промежутки времени. Разумность такого подхода была продемонстрирована французам той же ночью, когда они осуществили попытку выброски 2-го батальона 1-го полка егерей-парашютистов (II/IRCP). Десантироваться удалось только одной роте, которая потеряла семь человек. Из-за крайне интенсивного зенитного противодействия самолеты с остальными тремя ротами батальона оказались вынуждены вернуться в Ханой. В эту ночь коммунисты предприняли новый штурм Югетт 1 и Элиан 2. К 04.00 2 апреля бойцам Вьетминя удалось отбить у французов весь рубеж Югетт 1 за исключением одного бункера. Когда конец обороны этой укрепленной позиции казался уже предрешенным, 100 французских пехотинцев при поддержке трех танков контратаковали вьетминьцев и выбросили их с Югетт 1. Но отсутствие подкреплений вновь свело на нет усилия французов. Оборонительные сооружения были фактически разрушены, а потому пехоте не удалось бы выдержать там следующую атаку войск Вьетминя. Утром маленький французский отряд отступил. В эту же ночь Элиан 2 подверглась новой атаке бойцов Вьетми-ня. Зиап описывает бои за позиции как “самые напряженные” на протяжении всей второй фазы операции. Он отводит штурму Элиап 2, предпринятому его войсками 1 апреля, всего одно предложение: “1 апреля мы начали третью атаку, превратившуюся в напряженное перетягивание каната”<31>. Обе стороны несли большие потери, но продолжали упорно цепляться за каждый клочок земли на Элиан 2. В ночь со 2 на 3 апреля силы Зиапа продолжили натиск на Элиап 2, а также “попробовали на зуб” Югетт 6 и Югетт 1. Тогда же на французский плацдарм прибыло еще одно небольшое подкрепление из состава II/IRCP, а прилетавшие спорадически транспортные самолеты сбросили несколько партий боеприпасов. Прибывшее пополнение не могло даже возместить потерь, понесенных французами за один день. Следующей ночью войска Зиапа безуспешно штурмовали Элиан 2. Однако главной целью коммунисты избрали Югетт 6. Они пошли на приступ сразу после того, как стемнело, и, как обычно, поначалу продвигались быстро. Ланглэ бросил в бой резерв — неполную роту парашютистов и три танка. Им удалось застать бойцов Вьетминя врасплох на открытом месте. Огонь танковых пушек и пулеметов вынудил коммунистов обратиться в бегство. В эту ночь десантировалась основная часть II/IR.CP, причем самолеты сбрасывали парашютистов не в одном месте, а куда попало, над всем укрепленным лагерем. Такая высадка привела к потерям, но меньшим, чем следовало ожидать. Утром 4 апреля новоприбывший II/IRCP занял позиции на Доминик 3. Вскоре после полудня французы с Элиан 2 сообщили, что на данном участке силы Вьетминя отходят. Зиап об этом ничего не говорит. Напротив, в отношении Элиан 2 он пишет: “4 апреля мы все еще сражались с врагом за каждую пядь земли...”<32> Тем временем на юге коммунисты продолжали опутывать Изабелъ сетями траншей и окопов, подбираясь все ближе к позициям защитников. В ту ночь три французских танка сделали вылазку из Изабелъ и обстреляли траншеи и бункеры вьетминьцев. Но главные события ночи с 4 на 5 апреля разворачивались вокруг Югетт 6, удерживаемой девятью десятками легионеров. Зиап послал против этой позиции целый 165-й пехотный полк 312-й дивизии. Далее разгорелся самый беспорядочный и, если воспользоваться термином из лексикона Зиапа, “напряженный” бой. Всего французы использовали для контратак четыре отдельных отряда. Последний из них, возглавляемый Бижаром, вступил в дело как раз тогда, когда коммунисты бросились на финальный приступ. Французы смяли противника, а на рассвете их артиллерия и штурмовики добили остатки 165-го полка, застигнутого на открытом пространстве. Только на Югетт 6 и вокруг нее французы насчитали 800 трупов. Но и французские потери оказались велики — 200 человек, которых, в отличие от выбывших из строя вьетминьцев, некем было заменить. Этот бой положил конец второй фазе кампании. Зиапу требовалась пауза, чтобы оценить ситуацию. Ему удалось овладеть пятью укрепленными пунктами на восточной стороне реки, а также позицией Югетт 1. Но он не смог добиться всего того, что намечал на фазу II, не говоря уже о том, что коммунисты понесли огромные потери. 5 апреля французы перехватили радиообращение Зиапа к руководителям тыловых районов с приказом о присылке тысячных пополнений. Изучив положение, Зиап решил попробовать достигнуть целей, намеченных в рамках фазы II, но по возможности с менее тяжелыми потерями. Он предполагал добиться своего рытьем траншей и неуклонным окружением защитников плацдарма. Следующий период, с 5 апреля по 1 мая, стал для Зиапа второй стадией фазы II, хотя сам он такого определения не применяет. На этот неполный месяц приходится крупная атака французов на Элиап 1, большая контратака Вьетминя на тот же укрепленный пост, а также падение Югетт 1 и Югетт 6. На данном этапе возможности тыловой поддержки французов заметно уменьшились из-за сужения площади, контролируемой гарнизоном, интенсификации заградительного огня ПВО Вьетминя и почти полного выхода из строя грузовиков и джипов, необходимых для того, чтобы собирать упавшие грузы. И наконец, в данный период времени у коммунистов появились серьезные сложности с поддержанием боевого духа в частях Вьетминя. Идея штурма Элиан 1 возникла 6 апреля, когда Коньи пообещал прислать для усиления гарнизона 2-й парашютный батальон Иностранного легиона (2-й ВЕР). Бижар, надеясь на присылку обещанных подкреплений, решил возвратить Элиан 1. Укрепления на этой возвышенности, оставленной французами 31 марта, стали источником постоянной опасности для центральной позиции, а также наиболее серьезной угрозой для Элиан 4. По замыслу, штурму должна была предшествовать короткая, но яростная артподготовка (1 800 выстрелов за десять минут). Пехоте предстояло продвигаться маленькими группами, следуя сразу за огневым валом, обходя зоны сопротивления, прямо к главным позициям Вьетминя. Затем штурмовые колонны, как только те выполнят свою задачу, предполагалось заменить свежими силами. Бижар, не имевший правильного военного образования, даже не осознавал того, что он, правда на уровне небольших подразделений, взял на вооружение так называемую “тактику фон Хутьера”{86}. Применяя этот прием, немцы во время Первой мировой войны одержали победу в сражениях под Ригой и Капоретто, он же способствовал их стремительному продвижению в наступлении на Сомме в 1918-м. Откровенного говоря, сражение за Дьен-Бьен-Фу представляло собой военный анахронизм, оно как бы возвращало воюющие стороны (по крайней мере, одну из них) на сорок лет назад в окопы Западного фронта Первой мировой. Те же траншеи, блиндажи, минные поля, заграждения из колючей проволоки и массированный артиллерийский и пулеметный огонь. Глухая оборона. И наступления очень похожие. Сапы и галереи, короткие артиллерийские подготовки и атаки специально отобранных “штурмовых войск”. Даже танки французы применяли только для поддержки пехоты, точно как во время Первой мировой войны. Характерны для Дьен-Бьен-Фу и большие потери, как при Пашендейле{87} и под Верденом, только, если можно так сказать, в миниатюре, применительно к численности сражавшихся сил. Ну и, конечно, при Дьен-Бьен-Фу не использовались газы. Атака Бижара на Элиан 1 началась в 05.50 10 апреля. Все шло почти по плану, и к 14.00 штурмовые роты находились на вершине холма. В 16.00 Бижар заменил их двумя свежими подразделениями. Не успели новые роты как следует обосноваться на занятой позиции, как коммунисты обрушились на них силами полка. К 21.00 вьетминь-цы начали выдавливать французов с возвышенности, а Бижар бросил в бой все имевшиеся у него резервы — легионеров и вьетнамских парашютистов — всего четыре некомплектных роты. Одновременно Зиап со своей стороны послал в атаку еще один батальон. После ожесточенной схватки бойцы Вьетминя отступили, оставив 400 трупов на укреплениях и на склонах вокруг форта Элиан 1. На этот раз действия французов увенчались успехом. Зиап не заставил себя ждать с ответом. 12 апреля он послал против 300 французских и вьетнамских парашютистов, закрепившихся на рубеже Элиан 1, два батальона. Скоро нападающие сошлись с защитниками в ближнем бою, и всю ночь на позиции рвались ручные гранаты и происходили яростные рукопашные схватки. К утру немногочисленные “пара”, получившие ночью себе в помощь еще две неполных роты, очистили возвышенность от вьетминьцев. И снова обе стороны понесли значительные потери. В этот критический момент среди солдат Вьетминя наметился упадок боевого духа. Французы перехватывали радиосообщения, из которых следовало, что у противника целые подразделения отказывались подчиняться приказам командования. Попадавшие в плен вьетминьцы показывали на допросах, что офицеры и сержанты гнали их в наступление, размахивая пистолетами и грозя в противном случае пристрелить. Зиап признавал, что у него возникли серьезные трудности с поддержанием дисциплины и морального состояния войск. Пользуясь напыщенными выражениями, характерными для коммунистических вождей, Зиап пишет: “Однако как раз в то время среди наших бойцов и командиров распространилась реакционная и негативная тенденция (курсив Зиапа), принимавшая различные формы. То это была боязнь потерь, усталости, трудностей и лишений, то склонность переоценивать силы противника, субъективизм и самомнение”<33>. Удивительно, что ничего подобного не случалось прежде. По состоянию на 13 апреля, общий урон войск Зиапа под Дьен-Бьен-Фу достигал 16 000 — 19 000 человек, из них 6 000 убитыми, вероятно, от 8 000 до 10 000 тяжелоранеными и 2 500 пленными. Эти потери были эквивалентны двум полнокровным дивизиям или, точнее, равнялись по численности всей пехоте (“острию копья”) трех дивизий Вьетминя, окружавших Дьен-Бьен-Фу. На моральное состояние солдат Вьетминя оказывал влияние и еще один фактор: им, как и французам, приходилось жить по шею в грязи в окопах, которые теперь, кроме всего прочего, стали наполняться водой из-за преждевременного прихода муссона. С поставками продовольствия у них, опять же как и у французов, случались перебои, и они часто голодали. Но наверное, самым тяжелым было отсутствие нормальной медицинской помощи. Ничто так пагубно не влияет на моральное состояние солдат, как осознание того, что, получив рану, он фактически будет брошен на произвол судьбы. На всех 50 000 бойцов, согнанных под Дьен-Бьен-Фу, у вьетминьцев имелся один хирург и еще шесть его помощников. Сами по себе методы лечения сводились фактически к ампутации конечностей и пресечению инфекций. Конечно, никаких данных никто и никогда не обнародует, но можно с уверенностью говорить о том, что количество вынесенных с поля боя и умерших от ран равнялось числу убитых в боях или даже превосходило его. Для борьбы с падением боевого духа Зиап собрал на партконференцию кадровых политработников и комиссаров из воинских частей. По словам Зиапа, он развернул “кампанию по повышению идейно-политического уровня и борьбу за идеологическое воспитание, проводимую сверху вниз от партийных комитетов к ячейкам, от офицеров к солдатам и так во всех боевых частях. Кампания эта имела большой успех... и помогла добиться самых больших достижений (курсив Зиапа), которых только удавалось добиться в сфере политико-воспитательной работы за всю историю борьбы нашей армии”<34>. 14 апреля, вероятно вследствие падения боевого духа и размеров недавних потерь, Зиап приказал трем батальонам (двум из 148-го отдельного полка и одному из 176-го полка 316-й дивизии) вернуться из Лаоса к Дьен-Бьен-Фу. Он также распорядился подтянуть 9-й полк из 304-й дивизии на усиление другого, 57-го полка из ее состава. Пока французы и коммунисты дрались за Элиан 1 в период с 10 по 12 апреля, с другой стороны от лагеря, вокруг Югетт 1 и Югетт 6, разыгрывался не менее важный эпизод сражения за Дьен-Бьен-Фу. С самого начала осады коммунисты постоянно рыли ходы и траншеи, которые теперь почти окружили и почти полностью изолировали друг от друга обе эти позиции. 11 апреля защитники Югетт 1 нанесли удар по системе окопов Вьетминя. Разгорелся ожесточенный бой. В дело вступили французская артиллерия с рубежа Клодип и два танка, но и это не помогло отбросить коммунистов. Обруч, которым Зиап сжимал Югетт 1 и 6, оказался слишком крепким. Начиная с 14 апреля французы предприняли несколько попыток обеспечить защитников Югетт 6, питьевой водой и боеприпасами. Группа снабжения прорвалась на эту позицию в ночь с 14 на 15 апреля, но понесла серьезные потери. Примерно через сутки с боем и также с потерями прошла вторая команда, доставившая только сто литров воды. 16 — 17 апреля французам удалось снабдить гарнизон Югетт 6 необходимым количеством воды, но урон в живой силе, понесенный за четыре прошедших дня, убедил Ланглэ и Кастри в неизбежности оставления укрепленного пункта. В 02.00 18 апреля Бижар предпринял атаку в направлении Югетт 6, с тем чтобы вывести защитников обреченного рубежа. Атака не удалась, и в 07.30 капитан Бизар, командовавший гарнизоном Югетт 6, оказался перед выбором — либо сдаться, либо попытаться прорваться. Бизар решил прорваться, причем немедленно. В 08.00 маленький отряд вышел из развалин Югетт 6 и ударил на вьетминьцев, совершенно не ожидавших этой атаки. Перескочив через вражеские траншеи, французы, поддерживаемые минометным огнем из центра укрепленного лагеря, устремились по направлению к главным позициям. Прорыв из окружения обошелся французам недешево — лишь немногим храбрецам посчастливилось добраться до своих. Когда противник оставил Югетт 6, Зиап сосредоточил усилия на Югетт 1. Применяемая им тактика ничем не отличалась от той, которая использовалась против Югетт 6, — изоляция, прощупывание и постоянное давление. Французы попытались оказать помощь защитникам опорного пункта водой и боеприпасами. С 18 апреля до ночи с 21 на 22 апреля обороняющиеся предприняли серию вылазок, которые, так же как и в случае с Югетт 6, стоили больших потерь. Но на сей раз прорваться не удалось. Около часа ночи 22 апреля вьетминьцы устремились на штурм укрепленного пункта и к 02.30 взяли Югетт 1. Главным итогом падения Югетт 1 и 6 стало еще большее уменьшение площади, на которую обороняющиеся могли принимать сбрасываемые с парашютом грузы. Район выброски “съежился” и не превышал теперь по площади двух квадратных километров. При этом все пространство над ним простреливалось средствами ПВО Вьетминя. Французские летчики, летавшие еще во время Второй мировой войны, утверждали, что заградительный зенитный огонь над Дьен-Бьен-Фу был плотнее, чем над Дюссельдорфом. В таких условиях как люди, так и грузы, спускавшиеся с парашютами, нередко попадали в руки вьетминьцев. Падение Югетт 1 и “съеживание” района выброски собрало Кастри, Ланглэ и Бижара на “совет обреченных”. В отношении попытки возвращения Югетт 1 Ланглэ и Бижар сказали однозначное “нет”. В атаку пришлось бы бросить последний резерв, 2-й ВЕР, но даже если бы она увенчалась успехом, все равно у французов не хватило бы сил удержать Югетт 1. Полковник де Кастри, который всегда с особой заботой относился к обеспечению необходимых условий для снабжения и пополнения гарнизона по воздуху, настаивал на немедленном — До 16.00 того же дня — штурме Югетт 1. Ланглэ поручил планирование акции Бижару, своему “заму по контратакам”. Бижар строил операцию на артподготовке и поддержке с воздуха. Он проинструктировал подчиненных в отношении схемы предстоящих действий, но проведение атаки доверил батальонному шефу Лизенфельту, командиру 2-го ВЕР, единственной задействованной в ней боевой части. Затея провалилась. Штурмовые роты быстро оказались прижатыми к земле на открытой местности и понесли потери, а командир батальона в сложившейся обстановке не сумел принять правильные меры. Когда Бижар, вмешавшись, восстановил контроль над ситуацией, все, что ему удалось сделать, — это отвести потрепанные части обратно к центру оборонительных позиций. Французы потеряли убитыми и ранеными 150 человек, а с ними вместе лишились последнего резерва. Лизенфельт был отстранен от командования. Укрепленная позиция Изабель также испытывала постоянный нажим со стороны сил Вьетминя. Как Зиап, так и Кастри считали ее второстепенной по отношению к главному лагерю. Для французов это была обороняемая небольшим контингентом пехоты и несколькими танками артиллерийская база, способная поддерживать огнем гарнизон в центре плацдарма. Зиап предполагал, что отдельная позиция падет следом за главным лагерем, а пока делал все, чтобы изолировать Изабель от остального французского гарнизона, и старался по возможности нейтрализовать огонь размещенных там орудий. Гарнизон Изабель изначально состоял из 3-го батальона 3-го пехотного полка Иностранного легиона{88}, 2-го батальона 1-го алжирского стрелкового полка, двух батарей 105-мм гаубиц и взвода легких танков из трех машин. Туда же Ланглэ отослал остатки частей, бежавших со своих позиций, — тайцев из Анн-Мари и алжирцев из Габриель. По состоянию на 30 марта численность защитников Изабель составляла около 1 700 человек. Изоляцию и нейтрализацию Изабель Зиап поручил 57-му полку 304-й дивизии, усиленному одним батальоном из 176-го полка 316-й дивизии, а также артиллеристам и минометчикам. Всего в этих частях насчитывалось около 3500 человек. До 30 марта, когда Зиап перешел к операциям в рамках фазы II, боевые действия вокруг Изабель носили отрывочный характер. Вьетминьцы “пробовали на зуб” прочность позиций противника, вели нейтрализующий огонь по артиллерии опорного пункта, устраивали засады и проводили частные атаки, чтобы воспрепятствовать любым передвижениям французов между Изабель и главным лагерем. 30 марта коммунистам удалось не допустить прорыва из Изабель 3-го батальона 3-го полка Иностранного легиона, вызванного руководством обороны плацдарма для поддержки контратаки на Доминик. Начиная с того момента и до окончания сражения при Дьен-Бьен-Фу Изабель оставалась изолированной. Также 30 марта вьетминьцы сконцентрировали на Изабель, в первую очередь на ее артиллерии, мощный контрбатарейный огонь из орудий, выдвинутых ими на позиции вокруг опорного пункта. В период с 4 по 24 апреля происходившее у Изабель напоминало то, что делалось возле центрального лагеря. То же рытье траншей со стороны коммунистов, такие же атаки французов, проводимые, чтобы очистить и разрушить эти окопы, и тот же интенсивный огонь артиллерии Вьетминя. Защитники Изабель испытывали те же самые трудности, что и их товарищи в главном лагере, и даже в большей степени. Так, например, грязи и воды в расположенном на болоте опорном пункте Изабель было больше, чем на центральных позициях, а из-за ограниченной площади, которую он занимал, возрастали и потери грузов, сбрасываемых над ним с самолетов. К концу апреля ситуация со снабжением в Изабель стала критической. У гарнизона кончились почти все продукты и артиллерийские боеприпасы. В то же время интенсивность артиллерийских и минометных обстрелов бункеров и орудийных окопов Изабель все возрастала. Траншеи Вьетминя подходили все ближе к укреплениям опорного пункта, и это означало, что решающий штурм Изабель совпадет по срокам с мощной атакой Зиапа на французские позиции в центре плацдарма. Фаза II завершилась, приходила пора играть финал. Фаза III — 1-7 мая Решающий удар коммунисты нанесли поздним вечером 1 мая 1954 года. К 02.00 2 мая пали Элиан 1 к Доминик 3, а защитники Элиан 2 сдерживали массированную атаку. На другой стороне плацдарма артиллерия Вьетминя в течение часа исступленно утюжила Югетт 5, после чего устремившаяся на штурм пехота овладела укреплениями. Силы французского гарнизона находились на пределе. Дожди и артиллерия Зиапа превратили французские окопы и блиндажи, и без того представлявшие собой неважные убежища, в сплошное месиво грязи и щепок. Солдаты и той и другой стороны часто сражались по пояс в воде. Раненые страдали от гангрены, недостатка медицинского ухода и от нечистоты полевых госпиталей. Кроме всего прочего, Дьен-Бьен-Фу стал для всех сражавшихся за него местом боли, страданий и величайшего героизма. Позиция Элиан 2, за которую на протяжении долгого времени велись тяжелые бои, теперь вновь стала ареной кровавой борьбы. В начале вечера 6 мая лучший полк Зиапа, 102-й (Столичный) из 308-й дивизии, атаковал искореженные укрепления оборонительного рубежа, источавшие зловоние сотен гниющих трупов. Атаке предшествовала артподготовка из гаубиц и минометов. Добавилось и кое-что новенькое — завыли, выбрасывая огненные стрелы, советские реактивные установки “Катюша”. “Катюши” необходимо применять батареями и вести залповую стрельбу, поскольку для их неуправляемых снарядов характерно значительное рассеивание огня. Однако вой, который издают “Катюши”, крайне деморализующе действует на непривычных к нему солдат, к тому же, если ракетчикам удается накрыть залпом какое-то укрепление, эффект обычно оказывается впечатляющим. Около 19 часов 6 мая 102-й полк, поддержанный другим ударным полком из состава 308-й дивизии, 88-м, “пошел на вершину”, где располагалось то, что осталось от Элиан 2. Французская артиллерия оказалась наготове и встретила находившуюся на открытом пространстве пехоту Вьетминя “огневым налетом” — сконцентрированным, четко скоординированным огнем различных батарей, открывающих стрельбу в разное время (в зависимости от расстояния до цели каждой из огневых позиций), чтобы все снаряды накрывали цель в один и тот же момент. Французские орудия затем повторили залпы несколько раз, после чего передовой артиллерийский наблюдатель на Элиан 2 попросил прекратить огонь, чтобы убедиться в произведенном эффекте. Когда дым и пыль рассеялись, волна штурмующих исчезла — от нее осталось только несколько сотен новых трупов. Первый раунд боя за обладание Элиан 2 остался за французами, но поединок был еще далек от завершения. Зиап кое-что приготовил для Элиан 2. Это вновь был прием, используемый в Первую мировую войну или даже раньше, при осаде Питерсберга в ходе нашей собственной Гражданской войны{89}. Коммунисты подвели под Элиан 2 минную галерею и загрузили в подкоп полторы тонны тринитротолуола. В 23.00 саперы Вьетминя буквально подняли на воздух Элиан 2, после чего 102-й полк опять взошел на холм, или на то, что от него осталось. Невероятно, но немногие уцелевшие французы продолжали сражаться как герои. Тем не менее это отчаянное сопротивление уже ничего не могло изменить, и к 05.00 вьетминьцы окончательно подавили его. Ближе к полудню 7 мая ситуация для французов стала безнадежной. Бои еще шли на западном фланге около Kiodun и на восточном берегу реки Намъюм, но сопротивление быстро ослабевало, и то там, то тут начали появляться белые флаги. В 15.00 Зиап отдал приказ о полно-j масштабном штурме центра плацдарма силами всех частей. К 17.30 7 мая 1954 года войска Вьетминя захватили центральный лагерь и взяли в : плен его защитников. Гарнизон Изабелъ продолжал еще какое-то время сопротивляться, затем почти безуспешно пытался вырваться из ловушки. Его судьба, однако, является частью другой истории. В последующие дни сдавшиеся французские войска были собраны в одном месте и отправлены в лагеря для военнопленных{90}. Сражение при Дьен-Бьен-Фу завершилось. За многие века до него греческий историк Фукидид заготовил эпитафию, в данном случае вполне подходящую для французов, написав следующие слова: “Сделав все, что только могли, они вынесли все, что были должны”. Для Зиапа, по его собственным словам, 7 мая стало днем “великой победы”<35>. Он выиграл битву, а вместе с ней и войну. Отчет о событиях сражения за Дьен-Бьен-Фу оказался бы неполным без рассказа о трех планировавшихся операциях, получивших названия птиц, появление которых люди обычно считают дурным знаком, — “VULTURE” (“Гриф”), “CONDOR” (“Кондор”) и “ALBATROSS” (“Альбатрос”). Задачей всех этих порождений отчаяния было спасти осажденный гарнизон в Дьен-Бьен-Фу от Зиапа и Вьетминя. Названия говорят сами за себя — они отражают пессимизм французского командования. “VULTURE” была особым образом связана с Соединенными Штатами, а ее отголоски, ее “что могло бы быть” аукаются и по сей день. “VULTURE” началась с визита в Вашингтон 20 марта 1954 года генерала Эли, начальника штаба Вооруженных сил Франции. Эли явился в роли просителя. Он хотел получить еще самолетов — бомбардировщиков В-26, истребителей F-8F и транспортных С-47. Он также ждал подтверждения намерений Соединенных Штатов вмешаться в войну в Индокитае, если в нее вступит коммунистический Китай. Самолеты Эли получил, как и косвенное обещание поддержки со стороны СИТА в случае китайской интервенции. Перед самым отъездом Эли, запланированным на 25 марта, председатель Объединенного комитета начальников штабов, адмирал Артур Рэдфорд, попросил своего французского коллегу задержаться еще на один день. Встретившись с Эли 26 марта, Рэдфорд предложил ему, чтобы 75 — 100 американских бомбардировщиков В-29{91}, размещенных на авиабазе Кларк на Филиппинах, провели три или четыре ночных рейда к Дьен-Бьен-Фу и нанесли удар по войскам Знала. Эскортировать бомбардировщики должны были 170 истребителей палубной авиации ВМФ США, которые имелись на двух авианосцах, находившихся в водах Южно-Китайского моря или вблизи от них. В разговоре с Эли Рэдфорд выразил уверенность, что правительства США и Франции одобрят план. Затем состоялось обсуждение перспектив применения трех атомных бомб, хотя сведения относительно того, кто и насколько серьезно рассматривал подобные варианты, туманны и противоречивы<36>. Так или иначе, когда смотришь на все происходившее тогда через “мутный кристалл” последующих событий во Вьетнаме, в которых США приняли самое активное участие, предложение Рэдфор-да, более чем экстраординарное даже в 1954-м, представляется совершенно невероятным. Во-первых, не существовало никакой уверенности в успехе операции “VULTURE”, то есть в том, что бомбардировки нанесут такой ущерб Вьетминю, что вынудят Зиапа прекратить осаду. Применение атомного оружия — еще более серьезная проблема. Не говоря уж о реакции в мире — о переполохе, который непременно вызвала бы повсеместно подобная акция, — возникли бы технические сложности. Тепловой эффект, ударная волна и радиация оказались бы практически в равной степени губительными как для коммунистов, так и для французских солдат. Производить бомбометание пришлось бы с ювелирной точностью, если, конечно, авторы идеи не хотели превратить в пыль вместе с осаждающими и осажденных. В ночное время потребовалось бы задействовать систему ближней радионавигации “SHORAN” (short range navigational radar), а в Индокитае такой установки не существовало. Как не было решительно никакой возможности разместить три необходимых комплекса такого оборудования (а работать с ним пришлось бы американцам) в горах вокруг Дьен-Бьен-Фу. Однако возникал и более важный вопрос. Даже если удастся достигнуть требуемой точности, можно ли будет при помощи бомбардировок (атомными или обычными средствами) нанести силам Зиапа вокруг Дьен-Бьен-Фу смертельный удар? Если повезет и удар окажется точным, то пехота вьетминьцев, несомненно, пострадает, но укрытая под горами артиллерия Зиапа вполне может уцелеть. Как и средства ПВО Вьетминя, которые по-прежнему не позволили бы французам садиться и взлетать с аэродрома на плацдарме. Таким образом, даже при самых оптимистических прогнозах, максимум на что могли рассчитывать французы, — создание под Дьен-Бьен-Фу патовой ситуации. Осажденные не смогли бы прорваться через многокилометровые заросли джунглей, кишевшие бойцами Вьетминя, ни в Лаос, ни в дельту, а коммунисты лишились бы возможности одолеть защитников лагеря. Впрочем, пат означал бы победу французов. Возникал и еще один фундаментальный вопрос, невольно возникавший у других американских начальников штабов. Вопрос выглядел так: а что будут делать Соединенные Штаты, если авиарейды не дадут результата и не помогут снять осаду? Что же тогда? Америка просто пожмет плечами и признает, что ее попытка “одноразовой интервенции” провалилась? Чувствовали ли себя США готовыми продолжить бомбардировки с воздуха более крупными силами? А ввести во Вьетнам наземные части? Даже и адмирал Рэдфорд должен был признать, что понадобится участие армии и морской пехоты США. Генерал Мэттью Б. Риджуэй, начальник штаба сухопутных войск США, возглавил оппозицию “VULTURE”. Риджуэй обосновывал собственное мнение немалым опытом, приобретенным американцами во время войны в Корее. Он считал, что и в Индокитае силами авиации и флота не удастся достигнуть большего, чем удалось в Корее. Далее он резонно замечал, что народ Соединенных Штатов не поддержит ввод войск во Вьетнам, что было необходимо для закрепления успеха. Позиция Риджуэя оказалась неприступной, доводы разумными и, как показало время, зловеще пророческими. Генерал Натан Твининг, начальник штаба ВВС, и адмирал Роберт Карни, начальник управления морских операций, поддержали возражения, выдвинутые Риджуэем против схемы действий Рэдфорда. Они руководствовались и другими мотивами, помимо опасений Риджуэя в отношении военных действий на Азиатском континенте. Твининг и Карни заботились о “сохранении лица” своих родов войск. Они — первый больше, второй несколько меньше — имели веские основания предполагать, что неудача бомбового рейда на войска Зиапа под Дьен-Бьен-Фу нанесет сокрушительный удар по престижу ВВС США и поколеблет их позиции в борьбе соперничавших в ту пору между собой родов войск. В то время как военные перспективы операции “VULTURE” не внушали большого оптимизма, дипломатические, политические и психологические последствия и вовсе выглядели малоутешительными. Что, если в результате авианалетов Рэдфорда в Индокитай хлынут миллионные массы китайских коммунистов? Не присоединится ли к Китаю Россия, особенно если придется применить против Китая ядерное оружие? Не встанут ли таким образом Соединенные Штаты на скользкую дорожку, которая в конечном итоге приведет к третьей мировой войне? А как насчет союзников? Готовы ли США и Франции сражаться с врагами “один на один”? Подобные вопросы ставили под сомнение само существование Соединенных Штатов, а ответа не знал никто. И вот еще как на все это посмотрит американский народ? Поддержит ли страна, насилу выпутавшись из Корейской войны, очередную азиатскую авантюру? Даст ли общественное мнение в США военным и политикам санкцию выступить на помощь французским “колониалистам” против “сражающихся за независимость Вьетнама” бойцов Вьетминя? Как ни удивительно, несмотря на военный и политический риск предложенной им операции, адмирал Рэдфорд смог найти в Америке двух ее сторонников, или, вернее, квазисторонников. Ими оказались Джон Фостер Даллес, “непробиваемый” и “несгибаемый” борец с коммунизмом{92}, и вице-президент Ричард Никсон. Даллеса не только не пугала идея Рэдфорда о нанесении бомбардировщиками В-29 ударов по войскам Зиапа под Дьен-Бьен-Фу, он даже считал это полумерами и выдвигал долгосрочный план, предусматривавший создание международной организации по недопущению захвата Юго-Восточной Азии коммунистами. Вице-президент Никсон также поддерживал “VULTURE”, но проявлял больше “кровожадности”, откровенности и реализма, чем даже адмирал Рэдфорд. Он выражал готовность поддержать ввод американских сухопутных сил во Вьетнам в случае неудачи бомбового удара, тогда как Рэдфорд старательно избегал ответа на этот важный и очень щекотливый вопрос. Президент Эйзенхауэр в характерной для себя манере то выказывал склонность оказать поддержку плану Рэдфорда, то проявлял тенденцию к обратному. Он дал указание Даллесу организовать собрание лидеров конгресса, на котором бы сам Эйзенхауэр как президент не присутствовал. Встреча конгрессменов произошла 3 апреля в Белом доме и стала “моментом истины” для “VULTURE”. Среди собравшихся находились сенаторы Ноуленд и Милликен (оба от республиканской партии) и сенаторы-демократы Рассел, Клементе и Линдон Бейнс Джонсон. Нижнюю палату представляли конгрессмены Мартин, Маккормак и Прист, а исполнительную власть — Даллес, министр обороны Роджер Кейес и министр ВМС Андерсон. Что очень важно, адмирал Рэдфорд был единственным военным из присутствовавших на заседании высокопоставленных лиц. Рэдфорд прямо и без оговорок указал на три основных момента: (1) Юго-Восточная Азия и Индокитай находились в сфере интересов национальной безопасности Соединенных Штатов; Предложение Рэдфорда ошеломило представителей законодательной власти, один репортер, описывая их состояние, употребил выражение “долбанутые”<37>. Затем собравшиеся принялись задавать вопросы. Означает ли эта акция вступление страны в войну? Рэдфорд ответил утвердительно. Вмешаются ли китайцы? Даллес сказал, что он не знает, но считает, что нет. Понадобится ли участие сухопутных сил? Рэдфорд признался, что не знает. Затем сенатор Клементе “выстрелил” первым ключевым вопросом: “Кто еще из Объединенного комитета начальников штабов поддерживает ваш план?” Рэдфорд ответил, что никто. “Как вы это объясните?” — поинтересовался сенатор. Рэдфорд сказал: “Я провел на Дальнем Востоке времени больше, чем любой из них, и лучше знаком с обстановкой”<38>. Удивительно, но законодатели фактически позволили Рэд-форду уйти от ответа, сделав это, мягко говоря, не вполне соответствующее истине заявление. Затем Линдон Джонсон “обрушил” на сторонников плана следующий залп: “На союз с какими странами мы сможем рассчитывать и смогут ли они послать в регион сообразные по численности войска? Велись ли уже переговоры с союзниками?” Даллес ответил, что переговоров не было. После двухчасового заседания стало очевидно, что лидеры законодательного органа не намерены поддержать план Рэдфорда, по крайней мере, если участия в акции не примут “серьезные союзники”. Идея “VULTURE” получила смертельную рану, но ее сторонники не собирались легко сдаваться. Вопрос, касавшийся союзников, стал самым труднопреодолимым препятствием на пути претворения в жизнь плана Рэдфорда. Британцы, в лице самого Уинстона Черчилля, этого мужественного старого бойца, и его министра иностранных дел Энтони Идена, выступили решительно против военных операций США в Индокитае. Они опасались вторжения в регион войск Китая, дальнейшей эскалации событий, вмешательства России и, как следствие, третьей мировой войны. Британцы не хотели каким-либо образом поставить под угрозу срыва Женевскую конференцию, намеченную на 26 апреля с целью урегулирования положения в Индокитае. Даже французы, которые—по крайней мере, в военном отношении — более других выигрывали от операции “VULTURE”, колебались — то поддерживали план, то выступали против него, то вновь склонялись к его поддержке. 4 апреля они информировали правительство Соединенных Штатов о том, что одобряют американский замысел, если только будут предприняты немедленные и широкомасштабные действия. Американцы ответили уже на следующий день, 5 апреля. Соединенные Штаты не смогут ничего предпринять в том случае, если не будет сформирована коалиция, в которую войдет и Британское Содружество. По всей вероятности, сыграло свою роль мнение, выраженное конгрессменами 3 апреля. Затем 6 апреля французы внезапно высказались против плана Рэдфорда и создания коалиции для обороны Юго-Восточной Азии, поскольку, как значилось в заявлении французского кабинета министров, общественное мнение во Франции более не готово поддерживать войну. Страна желала развязаться с индокитайской проблемой, а предстоящая конференция в Женеве виделась самым быстрым средством достижения цели. Нельзя предпринимать каких-либо мер, вроде операции “VULTURE”, способных помешать принятию компромиссного решения в Женеве. Еще одно очко не в пользу “VULTURE”. Однако 23 апреля, когда ситуация в Дьен-Бьен-Фу для французов ухудшилась, правительство вернулось к поддержке плана Рэдфорда. Оно обратилось к госсекретарю Даллесу с просьбой пересмотреть решение от 5 апреля и начать операцию “VULTURE”. Даллес отказался и привел несколько веских причин: надо получить согласие союзников, а для этого требуется время, военные Соединенных Штатов считают, что теперь уже слишком поздно и развертывание “VULTURE” не сможет спасти гарнизон, а кроме того, падение Дьен-Бьен-Фу вовсе не означает, что Франция должна капитулировать в Индокитае. Но идея операции “VULTURE” не хотела умирать. 24 апреля французы в последний раз воззвали к заокеанскому союзнику. Американцы решили все же начать операцию, в том случае если британцы примут в ней пусть даже символическое участие вместе с США и Францией. Британцы отказались, и, подергавшись в агонии, “VULTURE” приказала долго жить. Вглядываясь из настоящего в прошлое — в туманную дымку, все еще окутывающую некоторые аспекты “VULTURE”, — не перестаешь удивляться провидческим взглядам Никсона, Даллеса, Рэдфорда и Риджуэя. Первые трое пусть смутно, но смогли разглядеть через годы неизбежность американского вмешательства в дела Индокитая и понять, что если уж вступать в войну там, то скорее раньше, чем позже. Однако прославленный солдат, Мэтт Риджуэй, сумел увидеть нечто большее и более важное, чем просто военное вмешательство. Он сознавал, что воевать во Вьетнаме придется не только американской авиации и флоту, что это повлечет за собой длительную и кровопролитную кампанию на Азиатском континенте. Пока “VULTURE” (Гриф) напрасно размахивал крыльями, курсируя между Вашингтоном, Лондоном и Парижем, “CONDOR” пытался подкрасться на помощь к Дьен-Бьен-Фу из Лаоса. Если американская импровизация, операция “VULTURE”, являлась порождением внезапно проснувшейся заботы о судьбах Индокитая и Юго-Восточной Азии, планы операции “CONDOR” появились на свет как попытки утишить неспокойную совесть и развеять глубокое отчаяние. Обладавший прекрасным чувством реальности, Зиап посвятил операции “CONDOR” абзац из четырех строк. Замысел “CONDOR” возник в штабе Наварра еще в декабре 1953-го и претерпел ряд изменений. С каждым разом суровая действительность — нехватка транспортных самолетов — вносила безжалостные коррективы в планы французов, сокращая масштабы задуманной акции. В итоге решили приступить к осуществлению мероприятия силами четырех батальонов пехоты, а также отряда партизан, состоявшего из дружественных туземцев{93}. Предполагалось, что вся эта группа выдвинется к Дьен-Бьен-Фу с линии реки Намху, от которой по прямой до плацдарма было около семидесяти километров. Примерно на полпути к цели основную группу должны были поддержать три или четыре батальона парашютистов. Таким образом, всего в операции “CONDOR” приняло бы участие примерно 5 000 — 6 000 человек. Поневоле задаешься вопросом: что, Наварр и прочие французские командиры серьезно собирались проделать все это? В своей книге Наварр откровенно признает невыполнимость плана операции “CONDOR” в том виде, в котором он был в итоге принят. Наварр пишет, что для осуществления замысла “CONDOR” потребовалось бы от пятнадцати до двадцати батальонов, а транспортная авиация могла обеспечить поддержку только максимум семи. Как говорит далее Наварр. такие скромные силы не сумели бы помочь снять осаду с Дьен-Бьен-Фу, самое большее, чего удалось бы достигнуть, — это отвлечь Зиапа от атак на лагерь<39>. Когда 5 апреля стало очевидно, что Соединенные Штаты не начнут операции “VULTURE”, Наварр уже готовился дать старт операции “CONDOR”, но нехватка воздушного транспорта заблокировала ее реализацию. Отчаянное положение со снабжением в Дьен-Бьен-Фу требовало участия в рейдах к плацдарму каждого транспортного самолета, и Наварру вновь пришлось отложить акцию. В итоге Наварр решил послать к Дьен-Бьен-Фу только пехоту и дружественных партизан, а батальоны парашютистов направить в качестве подкреплений в Дьен-Бьен-Фу. При таком варианте количество самолетов, которое французы могли выделить для поддержки “CONDOR”, становилось еще меньше. Пехота и партизаны продвинулись на некоторое расстояние к северу, однако труднопроходимая местность, джунгли и сильная влажность замедляли ход колонны и становились причиной потерь. Около 2 мая она остановилась в каких-то тридцати километрах к югу от Дьен-Бьен-Фу, а затем ушла в обратном направлении. Таким образом, “CONDOR” разделил судьбу “VULTURE”. Из всех трех самой химерической оказалась операция “ALBATROSS”. Согласно замыслам разработчиков “ALBATROSS”, предполагался прорыв французов с плацдарма тремя группами — на юго-запад, на юг и на юго-восток. Наварр направил соответствующие указания в штаб-квартиру Коньи 3 мая. План вызвал резкие возражения со стороны как самого Коньи, так и его штаба. Они считали, что, даже если произойдет чудо и французам удастся прорваться, все равно коммунисты настигнут их в джунглях и непременно уничтожат. Тем не менее 4 мая штаб Коньи направил Кастри директиву, предоставлявшую ему самому выбрать время для начала прорыва (или вообще отказаться от подобной акции). Тот счел план способным лишить последних крупиц мужества и без того упавших духом солдат, а потому Кастри, Ланглэ и Бижар решили пока повременить. Бижар назвал операцию “PERCEE DE SANG” — операция “Кровопускание”<40>. Командиры в Дьен-Бьен-Фу понимали, что их люди чересчур измотаны и не смогут прорвать кольцо, а потом еще и вьщержать длительный марш через джунгли. Когда Кастри решил все же попытаться привести план в действие, войска Вьетминя захватили главный лагерь. В Изабель все пошло немного по-другому. В ночь на 7 мая гарнизон этого опорного пункта осуществил попытку прорыва в южном направлении. Подавляющему большинству так и не удалось выбраться из долины. Тем не менее около семидесяти человек в конечном итоге смогли спастись и присоединиться к французским силам в Лаосе. Сражение за Дьен-Бьен-Фу закончилось. В итоге французы потеряли империю, а коммунисты обрели свое государство. Мир же узнал о новом полководце-победителе — Во Нгуен Зиапе.
|
 |
