Колониальные войны и локальные конфликты XX века, История войн : Дэвидсон Ф.Б. Война во Вьетнаме

Содержание
Глава 18.
Новогоднее наступление. 1968 г.
Если 1967-й стал во Вьетнаме годом решений, то 1968-й, безусловно, можно назвать кульминационным годом. В 1968-м происходили следующие события:
а. одно из самых решительных сражений в истории Америки;
b. триумф США на поле боя и их поражение в психологической войне;
с. президент Соединенных Штатов заявил о том, что не будет баллотироваться на предстоящих выборах;
d. явный провал стратегий обеих сторон — участниц конфликта в войне на суше и переход их к новым формам ведения боевых действий;
е. сворачивание программы “ROLLING THUNDER”;
f. почти полное фиаско программы умиротворения и последовавший затем прогресс в ее работе;
g. начало серьезных переговоров об окончании войны.
Толчком к этим историческим событиям стало Новогоднее наступление Зиапа в конце января 1968-го{39}, которое давно планировало Политбюро ЦК НТВ и к которому с недавнего времени готовились американцы. К началу 1968 года обе стороны закончили подготовку к крупной кампании, при этом каждая надеялась, что столкновение станет решающим. Северные вьетнамцы и Вьетконг выводили на позиции людей и готовили все необходимое для всеобщего наступления. В середине января в города и поселки Южного Вьетнама стали проникать подразделения “саперов” (диверсантов-подрывников), прятавшие свое оружие под грузами сельхозпродукции, в то же время к этим населенным пунктам подтягивались части Главных и Региональных сил. Генерал Вестморленд ждал и тоже готовился. С приближением последних чисел января американцы сократили количество своих операций и сконцентрировали войска для отражения предполагаемого наступления Зиапа.
Между полуночью и 03.00 30 января силы Вьетконга атаковали шесть населенных пунктов в средней части Южного Вьетнама. Одни штурмы оказались поначалу более, а другие менее успешны, но с наступлением светлого времени суток части коммунистов были выбиты с захваченных позиций. На этом этапе противник ограничился шестью приступами. По сведениям, полученным от военнопленных, всеобщее выступление планировалось начать в ночь с 29 на 30 января, но накануне дня “Д” Зиап передвинул начало операции ровно на сутки (на ночь с 30 на 31 января). Некоторые командиры ВК, по всей видимости, не получили уведомления об изменении сроков или же не смогли проинформировать свои штурмовые подразделения, уже выходившие на исходные позиции. Преждевременные атаки 29 — 30 января дорого обошлись Зиапу, лишившемуся из-за них главного козыря — внезапности.
30 января выдалось нелегким деньком для американцев и их союзников. В 07.00 я, как начальник второго отдела КОВПЮВ (старший офицер военной разведки США во Вьетнаме), доложил генералу Вестморленду об атаках противника на населенные пункты в срединной части Южного Вьетнама и высказал предположение, что предстоящей ночью неприятель предпримет аналогичные действия на всей территории страны. Вестморленд согласился, созвал старших командиров и приказал им готовиться к нападению противника. Сам командующий отправился к президенту Тхиеу, чтобы убедить его отдать приказ о возвращении в части военнослужащих Южного Вьетнама, находившихся в увольнительных и отпусках по случаю празднования Тета. Одни выполнили приказ, другие нет.
Вечер прошел, по меньшей мере, в странной атмосфере. С одной стороны, южновьетнамский народ, не желавший верить в то, что даже коммунисты осмелятся на святотатство и нападут во время празднования Нового года, устраивал вечеринки и фейерверки, а с другой — американцы и ВСРВ, знавшие о намеченных на ближайшую ночь штурмах, лихорадочно готовились к их отражению. Вот пример. Я жил вместе с двумя другими бригадными генералами и тремя нашими сержантами-адъютантами в старом французском доме, расположенном в деловом районе Сайгона, в отдалении от мест расквартирования американских и союзнических войск. Прежде чем уйти из штаба КОВПЮВ тем вечером, мы трое, не надеясь на одни только табельные кольты 45-го калибра, вооружились винтовками М-16, взяли с собой несколько ручных гранат и гранатомет. Придя в наше жилище, мы составили простой план обороны дома. Нам, трем генералам, предстояло защищать его с фасада, а сержантам-адъютантам — со стороны двора. Никто из нас шестерых не питал иллюзий относительно того, удастся ли нам отстоять дом в случае нападения большой группы ВК. Заперев ворота и забаррикадировав двери, мы в смятенных чувствах отправились по своим кроватям. Повезло, ничего не случилось.
В ночь с 30 на 31 января Зиап начал широкомасштабное наступление на города и крупные поселки Южного Вьетнама. В большинстве случаев штурмы удалось довольно быстро отразить, однако бои за Сайгон шли около двух недель, а за Хюэ — почти месяц. Великое наступление провалилось с серьезным уроном для коммунистов, потерявших 45 000 человек из 84 000, участвовавших в нем на первом этапе. Можно, конечно, относиться к данным американцев о нанесенном противнику ущербе с известной долей скептицизма, вместе с тем нет сомнений, потери коммунистов (почти исключительно Вьетконга) были катастрофическими. Самое главное — погибали их политические вожаки. Новогоднее наступление фактически уничтожило Вьетконг.
Великое наступление захлебнулось, а ожидавшегося Великого восстания и вовсе не произошло. Военнослужащие АРВ не сдались и не перешли на сторону коммунистов, народ их тоже не поддержал и не “восстал” даже в тех городах, где Вьетконгу удалось временно захватить власть. Наоборот, южные вьетнамцы дружно выступили на стороне правительства.
В Политбюро ЦК НТВ и в ЦУЮВ быстро уразумели, что Великое наступление и Великое восстание постигла неудача. В трофейном документе, наверное самом спорном из всех, захваченных у противника во время Второй Индокитайской войны, находилось подтверждение тому, что в ЦУЮВ поняли, что затея сорвалась, уже вечером 31 января, спустя два дня после штурмов 29 — 30 января. На пяти страницах отчета руководство ЦУЮВ откровенно признается: “Нам не удалось овладеть рядом намеченных объектов, уничтожить подвижные части противника и подразделения обороны. Мы также не смогли закрепиться на захваченных территориях. В политическом плане мы не сумели подвигнуть народ к восстанию... Углубленная разъяснительная работа с солдатами противника не была проведена должным образом. Поэтому мы не сможем одержать полной победы в самый наикратчайший срок”<1>. Необычайно честное заявление для коммунистов, признание провала ТКК-ТКН, целью которых являлось “одержать полную победу в самый наикратчайший срок”.
С того самого момента, когда 9 февраля 1968-го процитированный выше документ попал в руки американцев, возникли сомнения в его подлинности. В трофейном циркуляре значилось, что комитет по текущим вопросам ЦУЮВ, собравшийся вечером 31 января, в ту же ночь пришел к выводу о провале наступления. А на следующий день, 1 февраля 1968-го, был составлен и напечатан документ объемом в 2500 слов.
Те, кто считал документ фальшивкой, упирали на то, что у комитета ЦУЮВ просто не было времени собраться, так быстро прийти к столь неутешительным выводам и зафиксировать свое решение в письменном виде. Ночью 31 января по всему Южному Вьетнаму шли ожесточенные бои, и никто еще не знал результатов этой широкомасштабной акции. Вечером 31 января даже командование США при всей своей совершенной системе связи, не идущей ни в какое сравнение с той, которой располагал противник, имело далеко не полное представление о складывавшемся в стране положении и не было в курсе подробностей сражений за различные населенные пункты. Если уж в КОВПЮВ и других американских командованиях 31 января еще ничего определенного не знали, то, безусловно, и коммунисты не могли владеть информацией о результатах примерно пятидесяти боевых столкновений разного масштаба, происходивших по всей стране. Получалось, что комитет должен был собраться вечером 31 января, прийти к важному заключению и на следующий день выпустить циркуляр. В то же время, как указывали те, кто считал его “липой”, высшие штабы и комитеты подобного уровня с такой скоростью не работают, особенно у коммунистов.
Те, кто придерживался противоположного мнения о подлинности документа, отмечали, что, хотя создавался он в крайней спешке, его составители верно отразили картину провала амбициозных планов Зиапа. Поражение вынуждало коммунистов ЦУЮВ изыскивать быстрое объяснение срыва ТКК-ТКН, а также как можно скорее вырабатывать план будущих операций, чтобы предотвратить полное падение боевого духа в войсках Вьетконга. В документе имеется дальнейшее руководство к действию из десяти пунктов, хотя ничего нового основные принципы его не содержат, все — “хорошо забытое” старое. Там подчеркивается, что коммунисты “должны постоянно сражаться с врагом, вести против него затяжную войну”<2>, что, очевидно, является разворотом на 180 градусов от курса на прорыв, взятого в ТКК-ТКН. Однако при внимательном изучении вышеупомянутого фрагмента понимаешь, что особого практического значения в нем нет.
Есть только одно вразумительное объяснение тех невероятных темпов, с которыми был выработан циркуляр. Вероятно, черновик его накануне акции подготовил какой-то скептик из ЦУЮВ, предвидевший провал ТКК-ТКН. Возможно, этот аноним оценивал шансы так же, как и Зиап, и сумел предугадать развитие событий. Упор на “затяжную войну”, адвокатом которой всегда являлся Зиап, позволяет предположить, что черновик составил кто-то из сторонников теорий главнокомандующего. Так или иначе, документ остается загадкой, вместе с тем разведчики в большинстве своем склонны считать его подлинным.
Что еще очень важно — нигде в этом циркуляре, так же как и в документах, выпущенных до начала Новогоднего наступления, ни прямо, ни намеком, не говорится, что целью ТКК-ТКН было заставить общественность Соединенных Штатов отказаться от поддержки войны.
Прежде чем приступать к обсуждению далеко идущих (и мало обнадеживающих) последствий Новогоднего наступления, следует внимательно изучить различные мнения относительно подготовки и мер, принятых американцами для отражения атак противника.
Первый и главный вопрос, которым вновь и вновь задаются критики: насколько же все-таки неожиданным стало для командования США и союзников вражеское наступление? Существует множество подчас полярных мнений. На одном полюсе Д. Р. Палмер и его “Зов трубы”, где генерал заявляет: “В напечатанном в 1969-м учебнике по военной истории, по которому занимаются курсанты в Вест-Пойнте, в посвященном войне во Вьетнаме разделе говорится: "Первое, что нужно сказать о Новогоднем наступлении Зиапа, это то, что для разведки оно стало одним из крупнейших промахов, сопоставимых только с Перл-Харбором в 1941-м или с прорывом немцев в Арденнах в 1944-м. Нападение северных вьетнамцев оказалось совершенно внезапным". Кадетам события подаются такими, какими они были, без лакировки”<3>. Палмер, между прочим, забывает упомянуть в своей книге, что он, преподаватель военной истории в Вест-Пойнте, сам же и является автором цитируемого им отрывка. Кроме того, он заблуждается. Налет японцев на Перл-Харбор и немецкий удар в Арденнах были с точки зрения стратегии полной неожиданностью. И в том и в другом случае разведка ничего не знала о планах противника, сумевшего тайно сосредоточить крупные силы на исходных позициях и до самого начала операции сохранить в секрете место и время ее проведения; ничего не было заранее известно и о тактических приемах атаки. В тактическом плане действия неприятеля во время Новогоднего наступления явились для американской стороны гораздо меньшим сюрпризом.
На противоположном полюсе от Палмера группируются некоторые офицеры разведки, которые считают, что Новогоднее наступление почти или даже вовсе не было внезапным для командования США и союзников. Защитники этой теории указывают, что преждевременные штурмы городов центральной части Южного Вьетнама в ночь с 29 на 30 января позволили союзникам подготовиться к массированному наступлению неприятеля, начатого двадцатью четырьмя часами позже. Хотя для подобного заключения есть фактическая база, я, как и многие другие официальные лица, также ответственные за своевременное выявление вражеских планов в том наступлении, категорически отвергаю его как упрощенческое и сугубо оборонительное.
В большинстве своем наблюдатели полагают, что истина находится где-то посредине, между двумя полюсами. В эту группу входят президент Джонсон, Уолт Ростоу и генерал Вестморленд, которые придерживаются той точки зрения, что противнику не удалось сделать свое наступление стратегически внезапным для нас, поскольку возможность начала крупномасштабных операций в праздничный период считалась одной из самых вероятных. Эксперты указывают на то, что в Новогоднем наступлении со стороны противника не участвовали какие-то новые части — и здесь главное отличие от немецкого наступления в Арденнах. К тому же на всех участках неприятелю противостояли заранее выдвинутые на соответствующие позиции сообразные по численности части и подразделения вооруженных сил США.
Тем не менее все вышеупомянутые официальные лица признают, что в тактическом плане наступление Зиапа все же стало для нас неожиданным. Мнение подтверждается президентским консультативным советом по вопросам внешней разведки. В том, что касается элемента внезапности в действиях противника, выводы авторитетной группы таковы: “Хотя предупреждение о наступлении поступило, интенсивность, степень координированности и время вражеских атак не были в полной мере известны, что подтверждают посол Бан-кер и генерал Вестморленд. Самым важным фактором являлось время. Мало кто из представителей правящих кругов США и Южного Вьетнама верил в возможность нападения противника в новогодние праздники, как не ожидало этого и южновьетнамское мирное население. Для чего имелись веские причины: Тет символизировал единство вьетнамского народа.
Второе. Не удалось заблаговременно узнать, в скольких местах одновременно атакует противник. Разведка США указала точно практически все точки, где неприятель нанес удар, и предупредила о координированных акциях в ряде районов, однако не предугадала, что удары будут нанесены одновременно повсюду. Что более важно, не был выяснен характер целей. В Вашингтоне и в Сайгоне предвидели нападения на некоторые населенные пункты, но не предполагали, что главными объектами приложения сил неприятеля станут крупные города, органы гражданского управления, радиопередающие станции и полицейские участки.
Вместе с тем, как уже отмечалось, и в Вашингтоне и в Сайгоне в полной мере осознавали, что противник готовит крупномасштабное наступление. Его скоординированных атак ожидали в находившейся на севере страны I OT3 (оперативно-тактической зоне 1 -го корпуса), у Дак-То в горных районах II ОТЗ, а также в III OT3, где целью ударов, наносимых буквально со всех сторон, станет Сайгон. К 10 января генерал Вестморленд отменил некоторые операции, запланированные на севере II ОТЗ, чтобы передислоцировать войска США поближе к Сайгону. В последующие дни он предупредил подчиненных ему командиров и американскую дипломатическую миссию о готовящемся наступлении неприятеля. Хотя изначально Вестморленд не ожидал вражеского нападения во время празднования Нового года, он правильно оценил значение первых атак, проведенных в ВР 5, и 30 января приказал подчиненным ему командирам готовиться к наступлению неприятеля предстоящей ночью”<4>.
Как начальник второго отдела КОВПЮВ и, соответственно, лицо, руководившее всеми операциями военной разведки Соединенных Штатов во Вьетнаме перед Новогодним наступлением, а также во время и после него, я могу не согласиться с выводами консультативного совета лишь в деталях. Первое, главной тактической неожиданностью являлось не время начала штурмов, а тот факт, что враг атакует столь большое количество населенных пунктов, причем одновременно. И генерал Вестморленд, и я ожидали, что неприятель нападет или же перед самым Тетом, или сразу после него, поэтому нельзя сказать, что наступление во время праздника оказалось для нас таким уж внезапным. Второе. Несмотря на то что у нас имелись сведения о намерениях врага штурмовать города, никто из американского или южновьетнамского руководства не мог поверить, что на нас отважатся напасть там, где мы были особенно сильны, — в крупных населенных пунктах. Результат казался настолько предсказуемым, что ни генерал Вестморленд, ни кто-либо другой из военных специалистов в его штабе не мог предположить, что противник решится на самоубийство. У профессионалов не принято считать врага глупым, потому глупость его способна стать фактором внезапности.
Неожиданной оказалась и способность Зиапа к ведению скоординированного наступления сразу на сорок населенных пунктов. Союзники считали, что работники штабов у коммунистов недостаточно квалифицированны, а система связи слишком примитивна, чтобы войска их могли действовать настолько слаженно. Фактически мнение это оказалось верным, поскольку произошел сбой, в результате которого противник накануне большого наступления провел несогласованные атаки, и таким образом союзники получили сигнал, раскрывавший планы коммунистов.
Спустя годы американцы с удивлением и негодованием узнали, что никакой внезапности могло бы не быть вовсе. В официальной монографии, написанной в 1978-м южновьетнамским полковником Хоанг Нгок Лунгом, в течение нескольких лет возглавлявшим второй отдел ОГШ, говорится: “За неделю до того, как началось всеобщее наступление, Республика Вьетнам получила нечаянный подарок в лице высокопоставленного пленника, Нам Донга, комиссара штаба ВР 6 (авторский комментарий: в ведении штаба 6-го военного района находились Сайгон и прилегающие к нему территории), захваченного на обратном пути после совещания в ЦУЮВ. После интенсивных допросов, продолжавшихся в течение нескольких недель, Нам Донг показал, что Северный Вьетнам отказался от стратегии затяжной войны и принял концепцию всеобщего наступления и всеобщего восстания...”<5>.
В штабе КОВПЮВ ничего не знали о пленении Донга, как не знали и о добытых на допросах сведениях. В цитате из монографии Лунга есть два двусмысленных места. Первое — фраза “После интенсивных допросов, продолжавшихся в течение нескольких недель...”, которая, естественно, вызывает вопрос: когда Донг разговорился относительно перемены стратегии коммунистов, до или после начала Новогоднего наступления? Будучи знаком с методами ведения допросов у южновьетнамцев, я могу предположить, что Донг дал показания до конца января. Второе — прочитав слова “Южный Вьетнам получил нечаянный подарок”, читателю остается лишь гадать, какая из семнадцати южновьетнамских служб разведки и безопасности захватила Донга. Далее, однако, мы находим упоминание о том, что некоего “Y”, то есть, по всей видимости, Донга, заполучили сотрудники военной контрразведки, которая не поставила в известность о сделанном приобретении даже второй отдел ОГШ. Понятно, что, если о Донге не узнал начальник второго отдела ОГШ, информацию не получили и в КОВПЮВ.
Генерал Вестморленд и его штаб не ожидали нападения врага на крупные города, но предполагали, что Зиап сконцентрирует усилия на овладении двумя северными провинциями. Анализ имевшейся в нашем распоряжении информации давал возможность подсчитать наиболее предпочтительные шансы противника. Ему следовало развернуть серию отвлекающих атак на западе горных районов, в центральных прибрежных провинциях и вокруг Сайгона, с тем чтобы там связать боями войска американцев и ПЮВ, а тем временем силами четырех-пяти дивизий нанести главный удар в двух северных провинциях Куанг-Три и Тхуа-Тхиен. Прежде всего, поступив так, Зиап сконцентрировал бы максимум имевшихся в его распоряжении сил в одном месте, а не разбрасывал бы их по всей стране. Ему было бы сравнительно просто организовать тыловую поддержку действовавших на севере частей из Лаоса, ДМЗ и из Северного Вьетнама. Ту же Ке-Сань, где Зиап решил повторить вариант Дьен-Бьен-Фу, оказалось бы легче захватить вначале, чем потом, как попытались это сделать коммунисты. Хюэ, старая столица империи, являлся важным для Севера и Юга пунктом с психологической точки зрения. Ну и, наконец, в случае отхода, который Зиап мог предвидеть, пути отступления у северовьетнамских войск оказались бы довольно короткими, поскольку они смогли бы укрыться в своих убежищах в Лаосе, в ДМЗ и в Северном Вьетнаме.
Трудно, конечно, сказать, сработал бы вышеизложенный план или нет, однако хуже того, что случилось с Великим наступлением, быть просто не могло. Вместе с тем наступление на севере не способствовало бы подъему Великого восстания, политической составляющей ТКК-ТКН, и, вероятно, поэтому Политбюро ЦК ПТВ решило отвергнуть данный вариант.
Закончив с определением степени внезапности наступления коммунистов, президентский консультативный совет по внешней разведке попытался ответить на интригующий вопрос: как 84 000 вьеткон-говцев и северных вьетнамцев подобрались к городам так, что никто из южных вьетнамцев не заметил этого и не сообщил властям? Данный вопрос касается способов получения, изучения и обработки информации разведкой, но, что еще важнее, он бьет по достижениям программы пацификации (в январе 1968-го Комер заявлял о 67,3 процентах выполнения) и ставит под сомнение лояльность южновьетнамского населения в так называемых умиротворенных районах.
Авторитетные эксперты пришли к выводу, что все дело в “мерах обеспечения безопасности, предпринятых противником, быстроте его продвижения по территориям, значительная часть которых находилась под его контролем, а также в технических трудностях с передачей информации, с которыми в большинстве случаев сталкивались преданные правительству крестьяне”<6>. В целом я склонен согласиться с высказанной здесь консультативным советом точкой зрения, однако считаю нужным добавить, что в преддверии Новогоднего наступления основная масса южновьетнамских крестьян еще не определилась со своими политическим пристрастиями. Жители села по большей части были индифферентны к правительству Тхиеу, но вместе с тем боялись и даже ненавидели Вьетконг и северовьетнамцев. Все, чего они хотели, это того, чтобы их оставили в покое и дали жить так, как жили они сами и их предки в течение многих веков.
Самым распространенным вопросом, которым задавались высшие офицеры в Сайгоне во время и после Новогоднего наступления было: почему на места их расквартирования не нападали диверсанты Вьетконга? Генералы и многие полковники жили по двое и по трое в разбросанных по всей столице домах. Если генерала Вест-морленда охраняло всего одно отделение, состоявшее из восьми американских военных полицейских, то остальные высшие офицеры в основном полагались на южновьетнамские “ночные патрули”, сомнамбулами бродившие возле их домов. С наступлением вечера 30 января, накануне нападения Вьетконга на Сайгон, все они и вовсе “растворились в тумане”. Небольшое подразделение диверсантов Вьетконга могло почти без потерь захватить или уничтожить всю находившуюся в столице командную верхушку, в том числе и самого Вестморленда. Не говоря уже о том, что эта акция оказалась бы чрезвычайно важной в пропагандистском плане, в результате ее проведения работа штаба КОВПЮВ была бы на какое-то время буквально парализована.
Интересно, что позднее американской разведке удалось установить, что террористические группы Вьетконга не только владели информацией относительно мест проживания генералитета, но и знали, как его “охраняли”. Было ли это проявлением джентльменства профессионального военного, не желающего опускаться до методов бандитов? Или же Зиап опасался возмездия со стороны президента Джонсона и американского народа за столь низкую акцию? Никто точно не знает, почему Зиап не пошел на подобный шаг. Так или иначе, что бы ни заставило его так поступить, американские генералы благодарны противнику за его благородство или осторожность.
Новогоднее наступление привело в замешательство общественность Соединенных Штатов. Одной из причин резкого крена в сторону пораженчества стал фактор внезапности. В течение многих месяцев американский народ, с подачи таких видных фигур, как президент Джонсон, посол Банкер и генерал Вестморленд, пребывал в убеждении, что США выигрывают войну во Вьетнаме и что они медленно, но верно продвигаются к “свету в конце тоннеля”. (Кстати, генерал Вестморленд несколько раз заявлял о том, что фразу эту произнес лишь однажды, причем в общении с генералом Абрамсом. При этом добавлял, что поставил слова “свет в конце тоннеля” в кавычки, поскольку выражение принадлежало не ему, а послу Генри Кэботу Лоджу.) Между прочим, заявления о том, что мы побеждали в войне, соответствовали действительности. В конце 1967-го так дело и обстояло — союзники выигрывали, а коммунисты проигрывали.
СМИ, в том числе и электронные, сделали немало для создания радужной ауры американского триумфа. В 1973-м Эдвард Дж. Эпстейн говорил буквально следующее: “...когда просматриваешь новостные ролики того времени (1967 г.), создается стойкое ощущение: американцы идут от успеха к успеху, а противник — от поражения к поражению”<7>. Уолтер Кронкайт выразил настроение, воцарившееся в обществе после начала Новогоднего наступления, воскликнув: “Да что, черт возьми, происходит? Я думал, мы побеждаем”<8>.
Оптимизм превалировал, несмотря на то что в декабре 1967 года в верхних эшелонах власти знали и предупреждали о готовящемся крупном наступлении противника. 18 декабря 1967-го председатель ОКНШ генерал Уилер в речи в Экономическом клубе в Детройте предостерегал: “...впереди нас ждут еще тяжелые бои. Не исключена возможность попытки вражеского удара, вроде того, который немцы нанесли в сражении на Выступе во время Второй мировой войны”. СМИ, а соответственно и американский народ оставили слова Уилера без внимания. 20 декабря генерал Вестморленд отправил из Сайгона в Вашингтон сообщение, в котором прогнозировал “...значительный, возможно, максимальный рост активности неприятеля в масштабах всей страны в самом ближайшем будущем”<9>. Предупреждение прочитали в Пентагоне и в Белом доме, но дальше информация не пошла.
Наконец, 23 декабря 1967 года президент Джонсон, прибывший в Австралию на похороны премьер-министра этой страны Холта, произнес во время закрытого заседания перед членами австралийского кабинета министров: “У нас впереди немало черных дней”, — и добавил, что он “ожидает в предстоящие недели со стороны северовьетнамцев применения тактики "камикадзе"”<10>. “Пророчество” также не было доведено до сведения американцев, поскольку, хотя прогноз Вестморленда Джонсон воспринял вполне серьезно, он не сделал ничего, чтобы довести эти слова до сведения народа США. Напротив, в своем президентском послании, направленном в парламент 17 января 1968 года, он отделался от вьетнамской темы банальной говорильней о возможности переговоров. Джонсон сам признавал позднее, что с его стороны было крупной ошибкой не упомянуть в докладе о наступлении, готовившемся противником во Вьетнаме.
Итак, Новогоднее наступление стало шоком для американского народа, ничего не подозревавшего о замыслах коммунистов во Вьетнаме. Военные специалисты и историки уже в течение многих веков знали, что внезапный удар во фланг или в тыл неприятельской армии приводит к шоку, а подчас и к панике. Такие атаки не только смешивают карты противника, они еще становятся причиной психологического расстройства<11>. Вот именно такое психологическое расстройство поразило общественность США, их СМИ и, наконец, правящую элиту. Хуже всего, что психическая травма сопровождалась двумя автономными, но в месте с тем связанными негативными факторами — тем, что СМИ преподнесли наступление коммунистов как поражение американцев, и тем, что в такой критический момент Линдон Джонсон не справился с ролью лидера нации.
В первую очередь следует отметить полную несостоятельность масс-медиа. Газетчики и репортеры новостных передач с самого начала событий твердили, что наступление коммунистов стало катастрофой для американцев (и южных вьетнамцев). История не знает худшего примера, когда бы столь же верными оказались слова “перо сильнее, чем меч”. Только теперь к “перу” следует прибавить еще и “голубой экран”. Неправильное освещение СМИ событий Новогоднего наступления стало предметом обсуждения лишь сравнительно недавно. Питер Брэструп пишет: “Редко современной кризисной журналистике случалось так крупно промахнуться в отражении реальных событий. Фактически все, что говорилось, показывалось и писалось в США о событиях (начала 1968 г.) во Вьетнаме, представлялось публике как серьезное поражение союзников. Историки же, напротив, пришли к заключению, что Новогоднее наступление стало крупнейшим военно-политическим промахом Ханоя на Юге. Нельзя счесть триумфом американской журналистики то, что она разрисовала провал одной стороны как поражение другой”<12>. В 1978-м во время выступления на телепрограмме “Огневой рубеж” (ведущий Уильям Бакли) Брэструп сказал откровенно: “...в сравнении с другими событиями войны Новогоднее наступление СМИ освещали очень неудачно”<13>. Дэвид Калберт, профессор истории из Университета штата Луизианы, потративший три года на изучение материалов СМИ, относящихся к Новогоднему наступлению, порицает журналистов за то, что они изобразили “постигшую северных вьетнамцев военную и политическую катастрофу как их сокрушительную победу, чем очень помогли (противнику) одержать психологическую победу в самих Соединенных Штатах”<14>.
Брэструп объясняет причину, способствовавшую искажению событий, привычкой работников СМИ подменять факты “аналитическими выкладками”, которые он называет “поспешной реакцией плохо информированных людей” и “серьезной нехваткой у журналистов самодисциплины”<15>. В общем-то сказанное Брэструпом позволяет прийти к выводу, что репортеры кроили свои передачи из наполовину придуманных “фактов” за неимением подлинных. В итоге, как считает Брэструп, у сотрудников СМИ сложился устойчивый стереотип, что “Новогоднее наступление являлось катастрофой не только для "видимых на поверхности" 10 процентов населения Южного Вьетнама, оказавшихся вольными или невольными участниками боев в городах, но что оно привело или едва не привело к краху союзные армии, программу умиротворения и правительство Тхиеу”<16>.
Газеты шокировали американский народ, телевидение же нанесло сокрушительный удар по моральному состоянию граждан и вызвало в них стремление отказаться от поддержки военного курса. Генерал Максвелл Тейлор пишет: “В том, что касается формирования взгляда людей на события Новогоднего наступления, доминирующая роль принадлежала ТВ. Вид горящих сайгонских зданий на экранах телевизоров, раздающийся из динамиков мрачный голос диктора, сообщающего о разрушениях в столице Южного Вьетнама, неминуемо создавали впечатление, что то же самое происходит во всем городе или в большей его части. Тенденция человека к обобщению и склонность принимать частности за целое стали после Новогоднего наступления 1968 г. определяющими факторами, способствовавшими созданию в США искаженного мнения о событиях, происходивших в Южном Вьетнаме”<17>.
С выводами генерала Тейлора полностью соглашался президент Никсон, категорически заявлявший о том, что телевизионные репортажи о Новогоднем наступлении деморализовали Америку “на домашнем фронте”. Говард К. Смит из Американской телерадиовещательной компании (ABC) так высказался об освещении телевизионщиками того периода войны: “Потери Вьетконга были в сто раз больше наших, но мы не говорили об этом народу. Мы только показывали примеры того, как что ни день из американцев вышибают дерьмо во Вьетнаме. Чего еще было надо, чтобы отвратить Америку от войны?”<18>
В своей книге Брэструп отмечает, что даже после того, как уже не осталось сомнений в поражении Зиапа, “основные СМИ продолжали напускать туман вокруг некой (постигшей американцев) “катастрофы”... в случае с “Ньюсуик”, NBC и CBS... тема катастрофы использовалась ради их собственной выгоды”<19>. Уолтер Кронкайт, ненадолго слетавший во Вьетнам в конце февраля 1968 года, вскоре после возвращения с грустью назвал события, разыгравшиеся в дни Тета, поражением Америки. 27 февраля он заявил, что “единственным разумным выходом будет начать переговоры, но не с позиции победителей, а с позиции честных людей”<20>. Президент Джонсон, смотревший эту передачу, сказал своему пресс-секретарю Джорджу Крисчену: “Если я потерял Кронкайта, я потерял средний класс Америки”<21>.
У передачи Кронкайта от 27 февраля 1968 года есть весьма интересный эпилог. Собирая материал, Кронкайт посетил одного из американских старших боевых командиров. Получив информацию об успехах американцев и южновьетнамцбв, Кронкайт заявил генералу, что не станет использовать предоставленные ему сведения. Более того, он сказал, что побывал в Хюэ и видел незарытые могилы южновьетнамских гражданских лиц, убитых солдатами АСВ, и что он (Кронкайт) решил сделать все от него зависящее для прекращения войны. Довольно странная реакция на проявление жестокости со стороны противника.
Даже теперь Кронкайт твердит, что Новогоднее наступление закончилось поражением для американцев. В 1982-м, обмениваясь письмами с генералом Вестморлендом, этот телеведущий сказал: “Что касается результатов Новогоднего наступления, думаю, тут мы с вами не сойдемся. Конечно, мы выиграли, в том смысле, что коммунистам не удалось достигнуть желаемого, но сам факт, что они вообще сумели организовать такое наступление и посеять такие разрушения, едва ли можно засчитать нам как победу”<22>. Эдвард Дж. Эпстейн говорил в “ТВ гайд”, что в конце 1968-го внестудийный продюсер NBC сказал: “...многие отснятые материалы явно показывали, что по итогам Новогоднего наступления Америка одержала решительную победу и что СМИ сильно преувеличивали, когда говорили, будто те события стали катастрофой для Южного Вьетнама. После обсуждения было решено отказаться от показа, поскольку "... в сознании зрителей уже сложилось убеждение, что США проиграли, а значит, так оно и есть"”<23>. В заоблачных телевизионных далях фантазии стали реальностью.
В своей работе Брэструп задается вопросом: “Почему так неудовлетворительно сработали СМИ?”<24> Как в книге, так и во время телепередачи Бакли “Огневой рубеж” Брэструп развивает мысль о том, что, по всей видимости, репортеры сделались по большей части жертвами “необычайных обстоятельств”. Вот что он пишет: “Современные журналисты оказались не готовы воспринять особый характер событий Новогоднего наступления. Сложность многообразных составляющих происходящего ошеломила и ввела в заблуждение репортеров, комментаторов и вместе с ними их начальников”<25>.
Однако другие эксперты в области СМИ не столь благодушны. Так, журналист Роберт Элигэнт, проведший во Вьетнаме несколько лет, не без желчи упрекает коллег за то, как они освещали не только Новогоднее наступление, но и вообще всю войну. Он пишет: “...никогда прежде не было у СМИ столь же четко отработанной, всеми их силами поддерживавшейся коллективной установки на ложь и искажение фактов. Фактически наши собственные корреспонденты приписали победу врагам”<26>.
Элигэнт убежден, что американские корреспонденты во Вьетнаме находились в глубокой изоляции от того, что происходило вокруг. Как он считает, от вьетнамцев журналистов отделяли языковые и культурные барьеры, а от своих же военных “моралистическая позиция и политические предрассудки”<27>. Результатом изоляции, по мнению Элигэнта, стало “превращение журналистского корпуса, занятого освещением событий во Вьетнаме, в некое закрытое, живущее по своим законам сообщество, способное видеть действительность только через призму выработанных им стандартов восприятия”<28>. Ну и конечно, свое слово сказал стадный инстинкт. Многие корреспонденты высказывались о войне негативно, потому что так описывали ее другие. Как считает Элигэнт, любой репортер, пожелавший выразить собственную позицию, пойти наперекор журналистскому братству, рисковал подвергнуться профессиональному и персональному остракизму. Элигэнт называет и другие причины. Он отмечает ужасающее невежество представителей СМИ, большинство из которых вообще плохо представляло себе предмет, о котором шла речь, не знало, как ведется война вообще, а особенно война партизанская. Как и полагается невеждам, они подменяли знания космической уверенностью в своем всеведении. То, чего они не понимали, или то, что казалось им невозможным, считалось несуществующим, несмотря ни на какие свидетельства обратного.
Однако Элигэнт предлагает заглянуть глубже и, отвечая на собственный вопрос “Чем же объясняется... столь поверхностный и столь предвзятый взгляд СМИ?”, заключает: “Главной причиной, с моей точки зрения, является чрезмерная политизированность корреспондентов, вызванная ростом ажиотажа вокруг вьетнамского вопроса в Европе и в Америке. СМИ были "против правительства" на инстинктивном уровне и, по крайней мере невольно, на стороне врагов Сайгона”<29>. Наконец-то Элигэнт сказал то, что нужно, — в СМИ подвизались почти исключительно убежденные либералы, а они не могли отражать события по-иному.
Вместе с тем СМИ не состоят исключительно из одних репортеров. Им совсем не безразлично мнение об их продукции всевозможных шефов бюро, редакторов и издателей, которые нанимают на работу журналистов, и которые могут их уволить. Какие люди представляли журналистскую элиту? Опрос, проведенный в 1981 году среди 240 корреспондентов ведущих компаний СМИ — “Нью-Йорк тайме”, “Вашингтон пост”, “Уолл-Стрит джорнел”, “Тайм”, “Ньюсуик”, “ЮС ньюс энд уорлд рипорт”, CBS, NBC и ABC, — очень многое проясняет.
Так, 54 процента журналистов причисляли себя к либералам, и только 19 процентов говорили о своей правой ориентации. Давая же оценку коллегам, пятьдесят шесть процентов выразили мнение, что люди, с которыми они работают, принадлежат к левому крылу политического спектра и только восемь процентов — к правому. В подавляющем большинстве своем элита СМИ голосует на президентских выборах за демократического кандидата. Так, в большинстве случаев трубы четвертой власти трубят в поддержку либералов и с особой охотой воспевают социально ориентированный социализм. Целых 68 процентов считают, что правительство должно сокращать разрыв в доходах между бедными и богатыми. Многие ведущие журналисты выказывают недовольство социальным строем. Довольно устойчивое меньшинство — 28 процентов — приветствовало бы глобальное переустройство всего общества в целом. Пропорциональное количество ведущих представителей СМИ держится мнения, что любой политический строй, любое государство — аппарат насилия, поскольку власть, так или иначе, сосредоточивается в руках кучки правителей<30>.
Освещение Новогоднего наступления телевидением показало пугающую мощь этого средства массовой информации и влияние, которое оно может оказывать на ход событий. 18 июля 1982 года ведущий одной постоянной газетной рубрики, Том Уикер, появился на телеэкране в передаче “Час Дэвида Бринкли” с постоянными телеведущими Бринкли, Сэмом Дональдсоном и Джорджем Уиллом. Все эти придерживающиеся довольно разных политических взглядов люди сошлись во мнении, что для государства совершенно невозможно продолжать войну, когда каждый вечер на экранах телевизоров люди видят кровь и ужасы сражений. Джордж Уилл привел в пример битву при Энтиетэме времен Гражданской войны и сказал: “Если бы северяне видели это сражение в живом цвете, они бы выбрали президентом Макклеллана, и сегодня у нас было бы две страны”{40}. Еще один участник беседы добавил, что “ТВ и другие СМИ фактически обладают контролем над национальной политикой”. 1 августа 1982-го в этой же самой программе участвовал редактор “Вашингтон пост” Бен Брэдли. Он сказал, что телевидение может управлять мнением народа и что британское ТВ не освещало события на Фолклендах, благодаря чему и удалось избежать падения популярности войны у населения. В заключение программы Дэвид Бринкли процитировал высказывание Уилла относительно Энтиетэма, сделанное им 18 июля 1982 года, и добавил: “Точно так оно и есть”.
Британский военный историк Элистер Хорн подкрепил выводы, сделанные участниками программы Бринкли. Говоря об уроках войны на Фолклендах, Хорн писал: “Несмотря на недовольство представителей прессы, прикомандированных к Тактическим силам, британские военные поставили СМИ в жесткие рамки, и это, несомненно, пошло на пользу делу. Картина разительно отличалась о той, которая создавалась во время Вьетнамской войны. Репортажей с места событий телевидение не вело, если же что-то негативное все же просачивалось и доходило до сведения публики (как, например, реальные кадры агонии британских солдат, раненных при Блафф-Коув){41}, результаты немедленно становились заметными. Я всегда подозревал, что, если бы телевидение существовало во время Первой мировой войны, боевые действия пришлось бы прекратить еще до битвы при Марне, а мы все сейчас говорили бы по-немецки”<31>.
Однажды я слышал, как генерал Максвелл Тейлор говорил в присутствии нескольких высших офицеров на неформальной встрече, что самую крупную ошибку во время войны во Вьетнаме правительство допустило, не введя цензуру на новостных программах. В журнальной статье в 1971-м генерал Тейлор пошел даже дальше и обвинил СМИ вместе с радикалами в том, что они использовали войну для подрыва устоев общества. По его мнению, нападки прессы и радикалов были столь пагубны для обороноспособности государства, что “любая мыслимая концепция национальной безопасности непременно должна включать в себя такие средства обеспечения защиты источников нашей мощи, какие необходимы для этого сегодня”<32>. В подтексте замечания Тейлора содержится призыв к введению цензуры в прессе и на ТВ, причем не только в зонах боев за границей, но и в самих Соединенных Штатах. Он не говорит конкретно, что и как нужно сделать, но его вполне можно считать пророком, опередившим свое время.
Исполнительный редактор “Нью рипаблик” Мортон М. Кондрак в 1982-м подытожил аргументы в пользу введения цензуры в СМИ. Он сказал: “Уроки последних войн доказывают, что самый разумный совет, который можно дать государствам: если есть возможность, необходимо вводить полную цензуру (в отношении освещения боевых действий). Делу Израиля очень повредили репортажи из Ливана, нам же — километры пленки, отснятой во Вьетнаме. Британцы сначала победили Аргентину, а уж потом разрешили показать то, что там было плохого. Не стоит сомневаться, Советы никогда не дадут своему народу увидеть, что происходит в Афганистане, и миру нечего пенять им за это. Если бы ЦРУ оказалось поумнее, оно вооружило бы афганских повстанцев не только винтовками, но и кинокамерами. В современном мире телевизионная и видеопленка — пострашнее пушек”<33>.
Не надо считать, что до этого только недавно додумались. В 1965 году генерал Вестморленд вполне серьезно предлагал ввести цензуру для репортажей СМИ из Вьетнама, но не видел способа, как осуществить это на практике. В своей книге Вестморленд говорит, что в 1972-м, во время визита на техасское ранчо к президенту Джонсону, бывший президент заметил: “Несмотря ни на какие сложности, было необходимо ввести цензуру в самом начале конфликта”<34>.
Проблема и правда была сопряжена с рядом сложностей. В частности, следовало определить: кто должен был заниматься цензурой, американцы или южновьетнамцы? В конце концов, американцы находились в Южном Вьетнаме не на своей территории, они были “гостями” суверенного государства, а потому считали, что ПЮВ надлежит либо полностью регулировать вопросы цензуры, либо играть в этом процессе главную роль. Это решение погубило саму идею. У ПЮВ отсутствовал соответствующий аппарат, как, впрочем, подготовка и опыт, а заодно и желание всем этим заниматься. Даже если бы за дело взялись США, все равно возникли бы серьезные сложности на законодательном, организационном и техническом уровне. Откровенно говоря, ни у кого не было, и теперь нет, никакой идеи относительно того, как осуществлять цензуру на телевидении. Министерство обороны США кое-что сделало в этой области, правда, в обратном направлении — распустило части армейского резерва, личный состав которых прошел подготовку по организации цензуры программ СМИ.
Все это — и полное искажение СМИ картины Новогоднего наступления, и голоса радикалов, завывавших об аморальности войны, — могло бы не иметь столь плачевных последствий, если бы в феврале и в начале марта 1968-го президент Джонсон проявил себя сильным лидером нации. Он не обратился к народу по телевидению через день-другой после начала наступления коммунистов и не сказал, что, хотя для американцев и их союзников нападение противника оказалось до некоторой степени внезапным, все равно теперь выигрывали они. Он не заявил решительно, что СМИ неверно освещают события во Вьетнаме. Джонсон не сделал шагов, подобных тем, которые предпринял Рузвельт после Перл-Хар-бора, чтобы собрать разделенных, деморализованных и дезориентированных граждан под “президентскими знаменами”. Вместо того он приказал Вестморленду выступить перед телевизионщиками в Сайгоне и сказать через них народу, что наступление Зиапа захлебывается. Когда же этого оказалось недостаточно, президент приказал Вестморленду и ведущим офицерам штаба (в том числе и мне) дать объяснение относительно происходящего по государственному телевидению. Затея принесла еще меньше пользы. Затем перед американцами, чтобы поведать им истинную историю о войне, представали госсекретарь Раек, а следом за ним министр обороны Макнамара. С тем же успехом. В моменты кризиса американцы желают слышать президента, они хотят, чтобы он откровенно сказал им, что и как нужно сделать, чтобы продемонстрировал — у них есть вождь, храбрый человек, глава. Ничего подобного народ от Джонсона так и не дождался.
Почему так произошло — по-прежнему загадка. В мемуарах бывшего президента ничего об этом не говорится. Уолт Ростоу, советник Джонсона по вопросам национальной безопасности, в своей “Диффузии власти” обходит эту тему. Конечно, остаются “поношенные и утратившие товарный вид” объяснения, мол, Джонсон боялся разбудить в американцах зверя мстительности, опасался, что люди потребуют эскалации войны и еще более жестких мер. Некоторая правдоподобность у этой версии есть, но она не вполне убедительна. Выступление президента по телевидению вовсе не неминуемо привело бы к разрастанию конфликта. Поэтому нужны другие объяснения, и они есть у Брэструпа и других. Согласно мнению Брэструпа, малодушие Джонсона также стало результатом того, как освещали войну СМИ. Конечно, президент знал, что происходит в действительности, из официальных источников, однако газеты и телевидение (к которым он, как все говорят, очень прислушивался) рисовали совершенно иную, деморализующую картину. В лучшем случае президент находился в растерянности, в худшем — просто испугался.
Такой феномен — растерянность и дезориентация, вызванная потоком совершенно несхожей информации, поступающей из разных источников, — вполне возможен. Очень важна здесь точка зрения Гарри Макферсона, советника и одного из спичрайтеров президента Джонсона: “Думаю, в такое положение мы прежде никогда не попадали. Я поговорил с Уолтом Ростоу и спросил его, что же случилось. Честно говоря, я не поверил ему, поскольку, как и миллионы американцев, которые смотрят телевизор, решил, что мы угодили в скверную переделку. Полагаю, с точки зрения специалиста в вопросах социологии, особенно интересно наблюдать, как люди подобные мне — люди, ответственные за выражение точки зрения президента, — могут находиться под таким мощным воздействием СМИ, особенно имея доступ к реальной информации”<35>.
Таким образом, самой крупной жертвой СМИ стал не кто иной, как президент. Смятенный, напуганный, понимающий, что ситуация внутри страны становится неуправляемой, Джонсон “прирос к стулу” и просидел на нем тот краткий миг, когда мог сказать людям правду, воодушевить их и повести за собой страну. Президент проиграл две первых битвы кампании, которая после Новогоднего наступления велась за умы и сердца американцев, в первом случае — СМИ, а во втором — антивоенным крикунам, отдав им на откуп души сограждан. Но США предстояло поражение еще в одной кампании, которую вел один из наиболее верных и опытных советников главы государства, председатель Объединенного комитета начальников штабов генерал Эрл Дж. Уилер.
Все началось с того, что в Вашингтоне возникло ощущение, будто генерал Вестморленд остро нуждался в подкреплениях из-за ситуации, сложившейся во время Новогоднего наступления, и по причине угрозы противника контингенту МП США на базе Ке-Сань. Одним из главных участников этого драматического спектакля, разыгравшегося в 1968-м, являлся генерал Уильям Ч. Вестморленд. В 1970-м, уже будучи начальником штаба сухопутных войск, он, чтобы прояснить свою роль в тех событиях, дал указание министерству по делам армии (Department of the Army) выпустить материалы штабного расследования, получившего название “Белая книга”. В предисловии к ней Вестморленд заявляет, что генерал Уилер, адмирал Шарп и посол Банкер (три других главных действующих лица) с документом ознакомились и подтвердили подлинность содержавшихся в нем фактов. Как объясняет в “Белой книге” генерал Вестморленд, “история с запросом о присылке войск” хронологически и тематически разбивается на три фазы.
Вопрос о немедленной отправке ограниченных по численности подкреплений во Вьетнам был поднят 3 февраля 1968 года в обращении генерала Уилера к генералу Вестморленду. Председатель ОКНШ передавал озабоченность президента в связи с обстановкой в Южном Вьетнаме, особенно касательно событий, разворачивавшихся вокруг базы Ке-Сань. Джонсон спрашивал: “...не нужно ли вам подкреплений или какой-то иной помощи?”<36> На следующий день, 4 февраля, генерал Вестморленд отправил начальству в общем и целом оптимистическое послание, где тем не менее выражал обеспокоенность возможным развитием событий в двух самых северных провинциях Южного Вьетнама. О необходимости получения подкреплений командующий даже не обмолвился.
Между тем наступил момент сказать свое слово для неприятеля. Ночью 5 февраля северовьетнамцы, при поддержке тяжелой и реактивной артиллерии, а также минометов, атаковали деревню Ке-Сань (находившуюся поблизости от носившей то же название базы морской пехоты). 6 февраля коммунисты захватили лагерь войск специального назначения Ланг-Вей, расположенный в восьми километрах к юго-западу от Ке-Сань. Еще шли тяжелые бои за Хюэ, противник также выдвигался к военно-воздушной базе в Да-Нанге. Вражеские действия усилили озабоченность Вестморленда относительно Ке-Сань, двух северных провинций и зоны ответственности I корпуса в целом. 7 февраля командующий провел совещание со старшими командирами армии и морской пехоты в штабе МП в Да-Нанге. Конечно, армейские не хотели слушать морских пехотинцев, а те, в свою очередь, не слушали армейцев, и было много шума, пока генерал Вестморленд, применив старый способ всех начальников, не показал всем, “кто тут главный”. К моменту завершения совещания армия и МП составили совместную схему действий не только по защите базы в Да-Нанге, но и по спасению американских или южновьетнамских солдат, которым удалось уцелеть после нападения противника на лагерь Ланг-Вей.
Для нейтрализации вражеской угрозы в двух северных провинциях генерал Вестморленд решил 8 февраля передислоцировать одну бригаду 101-й воздушно-десантной дивизии из района Сайгона в северный сектор зоны I корпуса, поставив в известность о своих намерениях генерала Уилера. Тот встревожился, поскольку видел, что Вестморленд идет на значительный риск, ослабляя войска США под Сайгоном. Генерал Вестморленд между тем считал степень риска минимальной. Сама по себе переброска одной бригады (от 3 000 до 5 000 чел.) вовсе не являлась крупным стратегическим шагом, в то же время разница в оценке риска Уилером и Вестморлендом подчеркивала несходство их взглядов на ситуацию. Генерал Вестморленд уже 8 февраля пребывал в уверенности, что переломил хребет Новогоднему наступлению Зиапа, а потому опасаться возобновления натиска коммунистов на южновьетнамские города не следует. КОМКОВПЮВ считал, что источником новой угрозы станет активность неприятеля в северных провинциях и, в частности, его атака на Ке-Сань. Соответственно, Вестморленд стремился по возможности нейтрализовать действия коммунистов или же хотя бы свести угрозу к минимуму. Со своей стороны генерал Уилер, сбитый с толку (как и президент) мрачными и лживыми репортажами с мест событий, думал, что противник по-прежнему силен и надо ожидать второй волны наступления на города, главным образом на Сайгон.
Снедаемый беспокойством, 8 февраля генерал Уилер отбил генералу Вестморленду весьма необычную и откровенную телеграмму: “Вам нужны подкрепления? Наши возможности ограничены. Мы можем дать 82-ю воздушно-десантную дивизию и примерно половину дивизии МП... Правительство Соединенных Штатов не готово принять поражение во Вьетнаме. Короче говоря, если вам нужны еще войска, так делайте запрос”.
Генерал Вестморленд ответил в тот же день (8 февраля), заметив, что “...вполне разумно предусматривать худший вариант развития событий”, и попросил ОКНШ запланировать передислокацию частей, упомянутых в сообщении Уилера. Затем он высказал пожелание, чтобы 82-я воздушно-десантная дивизия и морская пехота осуществили амфибийную высадку на побережье северной зоны I корпуса в апреле. В апреле? Пожелание Вестморленда ошарашило президента и его пугливых советников в Вашингтоне, которые полагали, что командующий КОВПЮВ нуждается в подкреплениях немедленно, а никак не через два месяца. На следующий день генерал Уилер мягко предположил, что, может быть, лучше прислать подкрепления до наступления апреля. Свое послание он закончил такими словами: “...у меня возникло ощущение, что мы теперь переживаем самую критическую фазу войны, а потому не вижу, почему вы хотите отказаться от того, чего требует ситуация”.
Снова несходство взглядов на проблему дополнительного контингента между советниками президента в Вашингтоне и командующим в Сайгоне обусловливалось разницей точек зрения. Одна причина — была и другая — состояла вот в чем: генерал Вестморленд сомневался, что сможет обеспечить тыловую поддержку новым частям в зоне I корпуса ранее чем через два месяца. В Пентагоне и Белом доме руководствовались иными мотивами. Там думали, что генерал Вестморленд отчаянно нуждается в помощи, а кроме того, стремились обезопасить себя на случай, если дела обернутся и вовсе скверно. Тогда ведь можно будет сказать, что они поддержали командующего КОВПЮВ, дав ему все, что только могли.
В любом случае к 12 февраля генерал Вестморленд начал осознавать причины настойчивости Уилера и отправил тому запрос о переброске полка МП и бригады 82-й воздушно-десантной дивизии во Вьетнам немедленно. При этом командующий заметил, что ввиду крупного наступления неприятеля в двух северных провинциях придется снимать войска с других участков, а потому необходимо подстраховаться дополнительными силами. Далее, однако, в сообщении Вестморленда говорилось не об укреплении обороны, а о том, что подкрепления предоставят ему дополнительные возможности для контратаки. При этом особенно важна именно вторая, так сказать, оптимистичная часть его телеграммы.
К середине февраля генерал Вестморленд, его штаб и старшие командиры все яснее и яснее осознавали, насколько катастрофичными последствиями отозвалось наступление для неприятеля, особенно для Вьетконга. Очень важно было и то, что правительство Тхиеу и народ Южного Вьетнама в условиях кризиса продемонстрировали способность к сопротивлению, а программа умиротворения, казалось лежавшая в руинах еще в начале февраля, оживала по мере того, как энергичный Боб Комер умело извлекал выгоду из постигшего Вьет-конг краха. В Сайгоне чувствовался сладкий запах победы.
12 февраля Уолт Ростоу созвал в Белом доме совещание, на котором присутствовали Раек, Макнамара, Хэлмс, Кларк Клиффорд (в скором времени сменивший Макнамару), генералы Тейлор и Уилер. “Августейшая” труппа разыгрывала свой робкий спектакль. Генерал Уилер отправил генералу Вестморленду сообщение, где спрашивал, правильно ли его (Вестморленда) поняли? “Вы можете задействовать дополнительные части США, но вы не выражаете острой в них потребности. В общем, вы не боитесь потерпеть поражение в том случае, если не получите подкреплений”. Далее в сообщении воздавалось должное беспокойству генерала Вестморленда относительно способности обеспечить тылы в зоне I корпуса. Заканчивалось оно так: “...дополнительные войска позволят вам вновь обрести инициативу и перейти в наступление в любой подходящий момент”. На следующий день, 13 февраля, генерал Вестморленд ответил Уилеру. “Я прошу подкреплений не потому, что опасаюсь без них потерпеть поражение, а поскольку предполагаю, что не смогу без них перехватить инициативу у недавно пополнившего свои силы противника”.
Как же все-таки понимать депешу из Вашингтона? Ни в “Белой книге” генерала Вестморленда, ни в его дневнике, ни у солидных историков (Ростоу, Шандлера или Леви) нет никаких разъяснений. Да, генерал Вестморленд просил направить ему два подразделения (взять которые его уговорил Уилер). Да, он говорил о возможностях, а не о риске, что совершенно не соответствовало мрачным настроениям в Вашингтоне, но все равно этого было мало для того, чтобы подвигнуть руководство разразиться таким странным посланием. Ключ к загадке в первом предложении и в словах. “...В общем, вы не боитесь потерпеть поражение в том случае, если не получите подкреплений”. Если генерал Вестморленд принимал вышеприведенный постулат — а он принимал — значит, ОКНШ мог свободно и не перебрасывать дополнительных войск. Именно этого и добивался Объединенный комитет начальников штабов.
Что же случилось? А вот что, где-то между 3 и 12 февраля “Бас” Уилер, имевший все основания беспокоиться о растрачивании сил быстрого реагирования, разработал далеко идущий план по восстановлению стратегических резервов. Захват “Пуэбло” 23 января{42} и другие инциденты в Корее, напряженная ситуация в Берлине и на Ближнем Востоке не могли не беспокоить председателя ОКНШ. Но особенно волновали его, так сказать, “домашние неприятности”. Разметав по свету все стратегические резервы, правительство Соединенных Штатов оказывалось не в состоянии обеспечить порядок внутри страны в случае крупных антивоенных демонстраций или волнений на расовой почве. Опасения были далеко не умозрительными. Хотя и согласно закону, и с практической точки зрения передовым отрядом сил обороны в стране являлась Национальная гвардия, плохо обученные и не слишком хорошо подготовленные ее формирования по большей части были бы не в состоянии справиться с массовыми беспорядками. В Пентагоне не сомневались: если дома случится беда, без армии с ее профессионализмом и дисциплиной не обойтись. Единственным из находившихся на континенте (в США) подразделений, способных выполнять задачи по поддержанию порядка в случае возникновения предполагаемой чрезвычайной ситуации, была 82-я воздушно-десантная дивизия, которую приходилось рвать на куски, чтобы послать подкрепления во Вьетнам.
Вооруженный уверенностью генерала Вестморленда, генерал Уилер решил воспользоваться представившейся возможностью для укрепления стратегического резерва и (как и ОКНШ в целом) рекомендовал Макнамаре и президенту: “а. Придержать отправку подкреплений. Ь. Принять меры по подготовке к переброске во Вьетнам 82-й воздушно-десантной дивизии и 6/9 сводного авиакрыла морской пехоты, с ...призвать на военную службу определенную часть резервистов... кроме того, полностью укомплектовать личным составом и привести в боевую готовность определенные части резерва”<37>.
Данный документ означает, что переброска подкреплений генералу Вестморленду ставилась в зависимость от того, насколько быстро будет осуществлена мобилизация и, таким образом, восстановлен стратегический резерв. Однако президент не прислушался к советам Уилера и 12 февраля приказал в кратчайшие сроки отправить дополнительный воинский контингент во Вьетнам. Что же касается призыва резервистов, то Джонсон дал указание генералу Уилеру (который, естественно, выступал за призыв) и Макнамаре (высказывавшемуся против) изучить вопрос.
Хотя генерал Вестморленд в своей телеграмме председателю ОКНШ 13 февраля и говорил, что просит “...подкреплений не потому, что опасается без них потерпеть поражение...”, переброска во Вьетнам дополнительных сил (как сам командующий заметил в своем дневнике) “значительно упрощала проблему”. Далее он говорит: “Развертывание подкреплений значительно снижало фактор риска. Ставки высоки, поскольку, с точки зрения политической и психологической, мы не можем позволить себе никакого отката, где бы то ни было в этой стране. Мы не имеем права допустить поражения ни одной воинской части США, ни одного крупного формирования АРВ и не можем уступить противнику ни одного района в Южном Вьетнаме. Любой промах окажет воздействие на моральное состояние американцев в Соединенных Штатах”<38>.
На первый взгляд текст телеграммы Вестморленда от 13-го числа (“Я прошу подкреплений не потому, что опасаюсь без них потерпеть поражение...”) как будто бы не сочетается с тем, что мы только что прочитали в дневнике. В сообщении, отправленном в адрес Объединенного комитета 13 февраля, чувствуется “привкус” этакой залихватской бравады командующего, который словно бы говорит: “Ну, где они? Пусть приходят! Я надеру им все, что только надо. Сил у меня хватит!” В дневнике, напротив, отражаются сомнения и беспокойство острожного, опытного солдата. Вместе с тем после пристального изучения становится понятно, что никаких расхождений нет. Выделим ключевые слова. В телеграмме от 13 февраля это — “поражение”, а в дневнике “откат”. Под “поражением” генерал Вестморленд понимает крупную военную катастрофу—скажем, потерю двух северных провинций или разгром и уничтожение каких-то значительных по численности формирований АРВ. Под “откатом” — тоже поражение, но меньшего масштаба, такое, о котором и говорится в дневнике. В декабре 1982-го мне довелось получить подтверждение моим выводам от самого генерала Вестморленда.
Решение президента немедленно отослать подкрепления генералу Вестморленду завершает первую фазу “истории с запросом о присылке войск”. Шаг Джонсона произвел некий “отложенный” и внешне не связанный с ним эффект. 17 февраля президент отправился в Форт-Брэгг, в штате Северная Каролина, чтобы присутствовать при отправке во Вьетнам 82-й воздушно-десантной дивизии. Военнослужащие были настроены по-боевому, хотя выглядели начисто лишенными иллюзий и энтузиазма. Большинство солдат уже отслужили во Вьетнаме один срок, некоторые два или даже три, и потому хорошо представляли себе, что их ждет впереди. Президент испытывал обеспокоенность их настроением и позднее в воспоминаниях писал: “Встреча с этими храбрыми людьми произвела на меня одно из самых тяжких впечатлений за весь период моего пребывания в должности президента”<39>. Не эти ли “тяжкие впечатления”, полученные 17 февраля, и вынудили президента Джонсона 31 марта отказаться от намерений баллотироваться на второй срок? Многие думают, что это именно так.
Вторым актом драмы стало непонимание, окружавшее новую и более агрессивную наступательную стратегию США во Вьетнаме. “Занавес открылся” обменом телеграммами 12 февраля, о чем уже упоминалось выше. В том же сообщении, где говорилось и о переброске дополнительных войск, генерал Вестморленд указывал на необходимость выработки новой стратегии, объясняя это так: “Если враг меняет стратегию, мы должны изменить свою”. В ответ 12 февраля генерал Уилер осторожно заметил, что на совещании в Белом доме “ставился вопрос о том, менять или не менять стратегию США во Вьетнаме”. 18 февраля, генерал Уилер отправил генералу Вестморленду сообщение, в котором поставил его в известность, что он (Уилер) направляется во Вьетнам для обсуждения всей ситуации в целом, поскольку “администрации придется — хочет она того или нет—в ближайшем будущем принимать жесткие решения...”. Генерал Вестморленд, надо полагать, прочитал в начальственной телеграмме больше, нежели там было написано, поскольку слова Уилера о “жестких решениях”, которые предстоит принимать администрации, возрождали в командующем КОВПЮВ давнюю надежду на возможность перехода к наступательным действиям. ГЛАВКОМТИХ адмирал Шарп тоже сказал Вестморленду, что появляются основания надеяться на то, что в Вашингтоне придут все же к мысли “отменить ограничение численности воинского контингента”. Позднее, в феврале, адмирал Шарп с еще большим оптимизмом сообщал Вестморленду: “Все идет к тому, что потолок в 525 000 человек собираются поднять”. Когда генерал Вестморленд редактировал черновик рукописи, он сделал на полях пометку: “Конгрессмен Мендел Риверс, председатель комиссии по делам вооруженных сил в палате представителей, высказался за призыв резервистов и за переход к наступательным действиям”.
Вестморленд считал, что без изменения стратегии и переноса войны на территорию Лаоса, Камбоджи или в южные области Северного Вьетнама решительное завершение конфликта невозможно. Не надо было быть Наполеоном, чтобы понять: все предприятие коммунистов в Южном Вьетнаме болтается на тоненькой ниточке — на так называемой тропе Хо Ши Мина. Эта артерия оказалась на удивление прочной, и ее никак не удавалось перерезать с помощью воздушных рейдов, однако, если бы за дело взялись сухопутные войска, все вполне могло бы измениться. Также привлекательными объектами в плане приложения сил являлись огромные базы противника в Камбодже и места дислокации боевых частей коммунистов в ДМЗ и на юге Северного Вьетнама. Рейды в данных направлениях могли привести к изменению всего характера войны.
Предполагая, что уже в конце февраля он наконец получит долгожданную возможность перейти от стратегической обороны к стратегическому наступлению, генерал Вестморленд с типичными для него энтузиазмом и энергией начал готовиться к предстоящим переменам. 8 февраля он “дал отмашку” штабистам, чтобы те приступили к разработке различных планов наступательных операций и определили необходимое для их реализации количество войск, принимая во внимание тот факт, что “потолок” в 525 000 человек будет отменен. В тот же день командующий отправил Уилеру уже упоминавшуюся выше телеграмму, где просил о высадке амфибийного десанта силами морской пехоты и 82-й воздушно-десантной дивизии где-то поблизости от ДМЗ или в самой этой зоне. Генерал Вестморленд не случайно говорил об апреле. Его беспокоило тыловое обеспечение новых частей, а кроме того, у него на них имелись некоторые (неизвестные пока начальству) планы. Он надеялся не просто усилить оборону зоны I корпуса, но бросить морских и воздушных десантников на врага в районах, лежащих к северу от ДМЗ. Как считал генерал Вестморленд, погода, на которую он всегда особенно обращал внимание при составлении стратегических схем действий, не позволит проводить высадку десанта с моря в Северном Вьетнаме раньше чем в апреле.
Вот с такими помыслами и ожидал КОМКОВПЮВ 23 февраля приезда в Сайгон председателя ОКНШ. У генерала Вестморленда имелся при себе целый список планов на разные случаи жизни с точным указанием необходимого для реализации замыслов количества войск. Командующий был готов к переходу в стратегическое наступление. А как насчет генерала Уилера? На этом вопросе “занавес” закрывается, завершается второй и начинается третий акт драмы.
Даже и теперь не вполне понятно, думал ли еще генерал Уилер 23 февраля (в момент прибытия в Сайгон), что президент поддержит идею перехода в наступление во Вьетнаме. Наиболее подробно отражены события этого непростого дела в книге Шандлера “Путь от президентства”. Как считает автор, генерал Уилер не питал особых надежд на то, что президент отважится на эскалацию конфликта в случае, если над Соединенными Штатами не нависнет угроза военного поражения во Вьетнаме. Рассчитывал ли Уилер на переход к новой стратегии после Новогоднего наступления, неясно. Что он знал точно, так это то, что ему необходимо создать стратегический резерв и, если получится, послать генералу Вестморленду какие-то “страховочные” войска. Эта проблема являлась самой насущной для “Баса” Уилера и в тот момент, когда он сходил с трапа самолета в Сайгоне, где гостя встречал его старый друг, “Вести” Вестморленд.
Сразу же после прилета генерал Уилер проследовал в штаб КОВ-ПЮВ для ознакомления с обстановкой. Собравшиеся там старшие офицеры были поражены очень утомленным и даже измученным видом председателя ОКНШ. Куда девалась стройность, подтянутость генерала, которого хорошо помнили и любили многие из людей, присутствовавших на совещании. Внешне он очень изменился, даже отрастил заметное брюшко. Вместе с тем он остался прежним — приветливым, вежливым и приятным в общении человеком, каким был прежде.
Генерал Вестморленд был в ударе, он четко, убедительно и аргументированно обрисовывал сложившееся положение. Вместе с тем становилось очевидным, что и сам генерал Уилер, и сопровождавшая его “свита” не смогли по достоинству оценить возможностей, которые предоставляла ситуация. Гости то и дело с беспокойством интересовались у того или иного докладчика его мнением о состоянии дел у противника и о его способности предпринять еще одну серию атак на города в Южном Вьетнаме. Генералы из штаба КОВ-ПЮВ считали подобную угрозу практически нулевой. К концу совещания сделалось понятно, что усилия генерала Вестморленда изменить пессимистическое мнение, привезенное генералом Уилером и сопровождающими его лицами из Вашингтона, не дали желаемых результатов. Высшие офицеры тоже оказались в плену навязанных им СМИ искаженных представлений обо всем происходившем в Южном Вьетнаме. Генерал Уилер позднее подтвердил правильность такого соображения, сказав: “Думаю, на меня оказали воздействие статьи в газетах. Там было все написано так, будто ничего худшего не случалось со времени битвы при Булл-Ране”<40>{43}.
Выдвигаются и иные причины пессимизма генерала Уилера. Так, генерал Вестморленд, в ходе нашей с ним продолжительной беседы в 1982-м, приписал настроение председателя ОКНШ плохому состоянию здоровья. Вестморленд описывает Уилера как “вымотанного и больного человека”. И без того подавленное настроение генерала Уилера еще более ухудшилось, когда в первую же ночь после его прибытия в южновьетнамскую столицу около дома, где разместили важного гостя, упал вражеский реактивный снаряд. На следующий день генерал Вестморленд настоял на том, чтобы генерал Уилер переехал в небольшую, защищенную мешками с песком комнату в КОВПЮВ.
В статье в издании “Форин полней” Джон Генри цитирует приведенное выше замечание Уилера о влиянии, оказанном на него газетными статьями. Генри задается вопросом, насколько же серьезной председатель ОКНШ считал обстановку во Вьетнаме? Генри приводит другое, более оптимистическое высказывание Уилера, сделанное им 20 февраля накануне отъезда в Сайгон. Уилер сказал: “Предприятие противника не увенчалось успехом. Врагу не удалось заставить генерала Вестморленда вывести войска из важного района Ке-Сань — ДМЗ. Неприятель не смог захватить и удержать главных городов и в итоге очень дорого заплатил за это”<41>. Генри отмечает, что в действительности генерал Уилер, хотя и выглядевший бледным и измученным, имел куда более “здоровое” и “полнокровное” суждение о ситуации, чем то общепринятое мнение, к которому он склонился по причинам личного характера, ставшим очевидными позднее.
Как бы там ни было, 24 февраля генералы Уилер и Вестморленд провели очень продуктивное совещание. Они дали оценку того, сколько войск потребуется США во Вьетнаме в той или иной ситуации. Рассмотрели “худший вариант”, допустив неспособность АРВ справиться с возложенными на нее задачами, развал ПЮВ, вывод южнокорейских войск (из-за возможной угрозы со стороны коммунистов на полуострове) и значительное наращивание Северным Вьетнамом военного присутствия на Юге. “Лучший вариант” предусматривал реализацию планов генерала Вестморленда относительно перехода в наступление и нанесения врагу серьезного, возможно сокрушительного, удара, при условии, конечно, что президент одобрит изменение стратегии.
В результате оба генерала наметили для КОВПЮВ “требование по численности войск” на 1968 год. В “Белой книге” генерал Вестморленд упирает на то, что “требование по численности войск” означает не что иное, как “количество войск, необходимое для выполнения одобренных (ОКНШ) планов”. Он добавляет: “Иначе говоря, требования могли быть выполнены только, если бы в Вашингтоне решились пересмотреть государственную политику и одобрить новый стратегический курс”. (Курсив автора.) Таким образом, генерал Вестморленд четко представлял себе условность характера “требования по численности войск”. Как понимал природу документа генерал Уилер, однозначно сказать нельзя.
Так или иначе, генералы сошлись на цифре 206 000 человек. Первый поток пополнений (108 000 военнослужащих) должен был бы поступить во Вьетнам к 1 мая 1968 года; второй (42000 человек) предстояло подготовить к отправке к 1 сентября, а третий (55 000 человек) — также подготовить к отправке к 1 декабря. Используя выражение генерала Вестморленда, скажем, что между ним и генералом Уилером установилось “четкое взаимопонимание” по поводу того, что гарантированно отправиться во Вьетнам должен был только первый поток. Два последующих пришлось бы развернуть во Вьетнаме, только в случае необходимости отразить еще одно крупное наступление коммунистов или же если бы президент одобрил новую стратегию. В ином случае второй и третий поток остались бы в США в качестве стратегического резерва. Таким образом, когда генерал Уилер уезжал из Сайгона 25 февраля, при нем находился список “требований” генерала Вестморленда, где фигурировала цифра 206 000 человек. Как вскоре выяснилось, здание всей концепции покоилось на зыбучих песках двусмысленности, непонимания, благих пожеланий, иллюзий и надежд.
25 февраля генералу Уилеру предстояла нелегкая работенка по “предпродажной подготовке” просьбы о пополнениях, которую надо было получше “упаковать”, чтобы как-то “скормить” гражданскому начальству — министру обороны и президенту. Как старый опытный чиновник-ветеран Пентагона, “Бас” Уилер знал, насколько трудно будет уговорить их увеличить контингент войск США во Вьетнаме на 206 000 военнослужащих. Во-первых, пришлось бы идти на мобилизацию не 200 000, а примерно 400 000 человек (по подсчетам Макнамары), а прежде президент решительно отклонял все просьбы о призыве значительного числа резервистов. Во-вторых, генерал Уилер понимал, что президент и главные его гражданские советники (за исключением Уолта Ростоу) не дадут добро на расширение зоны конфликта и перенос военных действий в Северный Вьетнам, Лаос или Камбоджу. В-третьих, с началом февраля возросла коммунистическая угроза в Корее, в Берлине и на Ближнем Востоке. (Однако к концу месяца все это оказалось не более чем цепью совпадений.) Четвертое, генерал Уилер знал об озабоченности президента последствиями Новогоднего наступления и особенно событиями вокруг Ке-Сань и понимал: если сказать Джонсону о том, что генерал Вестморленд не опасается повторного нападения коммунистов на города и не боится потери Ке-Сань, стимул для одобрения запроса и вовсе отпадет. Иными словами, рассмотрев проблему со всех сторон, генерал Уилер пришел к выводу, что у него есть только один способ дать генералу Вестморленду то, что тому нужно, и в то же время восстановить стратегический резерв. Надо было сказать президенту, что дела во Вьетнаме — хуже некуда и что, если не перебросить туда дополнительный контингент в 206 000 человек, дело может обернуться поражением.
25 февраля генерал Уилер со свитой вылетел из Сайгона. 26 февраля он сделал остановку в Гонолулу, чтобы довести полученную информацию до сведения адмирала Шарпа и отослать президенту рапорт Уилера, в котором ситуация во Вьетнаме обрисовывалась в самых черных тонах. Так, о нападениях противника говорилось, что “в двенадцати случаях тот едва не достиг успеха... В общем, все могло обернуться очень плохо”<42>. (Несомненно, есть какая-то ирония в последнем предложении, поскольку довольно похожими словами герцог Веллингтон описывал свою победу под Ватерлоо.) Далее Уилер заметил, что неприятель сохранил силы и боеспособность для вторичного удара и что достижения программы умиротворения пошли прахом. Доклад свой председатель ОКНШ заключил предположением, что, если неприятель начнет одновременные действия под Ке-Сань, в северной зоне I корпуса, в горных районах, и опять нападет на города, “КОМКОВПЮВ будет очень тяжело дать адекватный отпор на всех направлениях. В таких обстоятельствах мы должны иметь наготове резервы”<43>. Затем генерал Уилер подошел к описанию плана переброски во Вьетнам трех потоков пополнений и высказался за то, чтобы начать подготовку к отправке первого, из 108 000 человек.
То, о чем генерал Уилер в своем отчете умолчал, было не менее важно, чем все сказанное там. В докладе председателя не говорилось о “лучшем варианте”, о том, какой виделась ситуация генералу Вестморленду, не заводилось речи о возможности изменения курса, несмотря на то что Уилер знал: КОМКОВПЮВ косвенно связывал “требование по численности войск” с пересмотром концепции войны.
Обнаруживает дальний прицел Уилера и тот факт, что он не послал Вестморленду копии отправленной президенту телеграммы, чего требовали штабная процедура, протокол и обычная вежливость. В конце концов, генерал Уилер отчитывался по результатам встречи с генералом Вестморлендом и о деле, жизненно важном для командования последнего. Поскольку нигде в послании председателя не оговаривалось, что сказанное там не выражает мнения КОМКОВ-ПЮВ, подразумевалось, что Уилер в своей телеграмме высказывает также и точку зрения Вестморленда. В “Документах Пентагона” говорится, что послание на имя президента содержало “суть рекомендаций его (ген. Уилера) и генерала Вестморленда”<44>. Из поступка Уилера, не удосужившегося отправить копию своего доклада Вестморленду, можно заключить: председатель ОКНШ намеренно исказил ситуацию во Вьетнаме и совсем не хотел, чтобы КОМ-КОВПЮВ со своей стороны разразился телеграммой с описанием истинного положения дел.
В Вашингтон Уилер прибыл ранним утром 28 февраля и немедленно отправился в Белый дом, где генерала ждали президент Джонсон, вице-президент Хамфри, госсекретарь Раек, министр обороны Макнамара и назначенный на его место, но пока не утвержденный Кларк Клиффорд, замминистра обороны Пол Нитце, генерал Тейлор, Ричард Хэлмс и Уолт Ростоу. Генерал Уилер устно доложил обстановку в тех же выражениях, в каких описал ее в телеграмме. Вот как вспоминает то совещание Кларк Клиффорд: “Доклад Баса Уилера звучал настолько удручающе, что порой сказанное им буквально шокировало собравшихся. По его описанию получалось, что вслед за последним наступлением противника, катастрофическим для нас, приходится ожидать новой атаки. Трудно переоценить степень озабоченности и даже страха, охватившего наше правительство после возвращения Уилера. Он сказал, что мы в чрезвычайной ситуации — в очень большой опасности. Основной упор он делал на том, что надо ждать второй волны, а потому, во избежание худшего, необходимо послать в регион 206 000 военнослужащих. Мы очень серьезно отнеслись к докладу Баса, поскольку было похоже, что, если они вновь ударят, мы потеряем контроль за ситуацией. Я никогда прежде не видел президента Джонсона таким взволнованным”<45>. Озабоченность президента лишь усугубилась, когда он услышал ответ Уилера на заданный вопрос: “Каковы возможные варианты развития событий?” Председатель ОКНШ ответил: “...если мы не отправим необходимого количества войск, мы рискуем... потерять две северные провинции Южного Вьетнама”<46>. Сказанное означало фактически, что во Вьетнаме Америку ждала крупная военная неудача, а Уилер понимал, что президент не готов принять подобное. Джонсон осознавал, что если противнику удастся добиться успеха, то в самой Америке на войне можно будет ставить крест. С другой стороны, он также видел, что мобилизация большого количества резервистов вызовет рост антивоенных протестов в конгрессе и в стране. Более того, Джонсон опасался, как бы не рухнул последний бастион поддержки — средний класс, отправивший сыновей (тех, кто не учился в колледже) в резерв, с тем чтобы они там пересидели войну во Вьетнаме.
Имеющиеся свидетельства не позволяют установить с совершенной определенностью, к какому варианту склонялся президент в конце февраля. Он не хотел катастрофы во Вьетнаме, но не желал и объявлять призыв резервистов. Столкнувшись с дилеммой, он в свойственной ему манере начал тянуть время. Джонсон обратился за советом к старому другу Кларку Клиффорду, попросив его собрать комиссию для изучения вопроса об отправке во Вьетнам 206 000 военнослужащих.
Уловка генерала Уилера имела скверные последствия. 10 марта 1968 года передовица “Нью-Йорк тайме” кричала о том, что генералу Вестморленду понадобился дополнительный воинский конти-негент в 206 000 человек, чтобы избежать неминуемого поражения. В статье нигде ни слова не было о наступательных планах Вестморленда или о воссоздании стратегического резерва. Чего после такой публикации стоили все заявления представителей администрации о том, что по итогам Новогоднего наступления США будто бы одержали во Вьетнаме крупную победу? У любого американца немедленно возникал резонный вопрос: если дела Соединенных Штатов идут так замечательно, почему же Вестморленд просит 200 000 солдат, без которых боится потерпеть поражение? Сказать, что генерал Уилер угодил в собственную ловушку, значит, сказать еще далеко не все, поскольку вместе с ним в той самой яме оказались: генерал Вестморленд, ОКНШ и администрация, а в итоге был утрачен, наверное, последний шанс одержать победу в войне во Вьетнаме.
Чем обернулась военная хитрость генерала Уилера для президента Джонсона и генерала Вестморленда — двух чиновников, по которым ситуация ударила больнее всего? Воля президента получила еще один сокрушительный удар. Нет ни одного твердого свидетельства того, разгадал или нет Джонсон уловку генерала Уилера. В своих воспоминаниях президент говорит, что “...с 28 февраля по 4 марта... я был уже готов издать указ о призыве большого числа резервистов, не только для Вьетнама, но и для того, чтобы упрочить наше военное положение в целом...”<47>. Приведенная выше цитата дает право предполагать, что он понимал: мобилизация/нужна также и для создания стратегического резерва. В 1982 году Уолт Ростоу, самый доверенный из советников президента по вопросам национальной безопасности, заявил, что не был уверен, понял ли Джонсон игру Уилера.
Генерал Вестморленд всегда очень сдержанно высказывался об “истории с запросом о присылке войск”. Он сказал, что, прочитав 10 марта статью в “Нью-Йорк тайме”, был “просто в смятении”. Много позднее он говорил Джону Генри, что для него стало “шоком узнать, что ситуация предстала в таком виде, словно я отчаянно просил подкреплений”<48>. В книге “Ирония Вьетнама — система работала” Гелб и Беттс пишут, что будто бы непублично генерал Вестморленд признавался, что Уилер “облопошил” его<49>. В 1982-м я несколько раз обсуждал с бывшим командующим “историю с запросом о присылке войск”, а однажды откровенно спросил, говорил ли он о том, что Уилер “облопошил” его. Вестморленд тактично ушел от ответа.
Хотя генерал Вестморленд никому не признается в этом даже в приватной беседе, все равно он явно понимает, что его использовали, вместе с тем в воспоминаниях и в публичных дискуссиях неизменно находит оправдание действиям Баса Уилера. Мне Вестморленд говорил, что выводы Уилера объясняются его болезнью и утомлением, что он (Уилер) послушался дурного совета кого-то из офицеров своего штаба. Генерал Вестморленд человек великодушный, а кроме того, он любил и уважал Баса Уилера.
Бас Уилер оставался председателем Объединенного комитета начальников штабов до 1970 года, когда ушел в отставку. И до и после этого момента он спокойно обсуждал эпизод с запросом о присылке войск с каждым серьезным историком, бравшим у него интервью. Уилер открыто высказывался обо всем, но никогда не признавал того, что намеренно ввел в заблуждение президента Джонсона.
У опытных военных специалистов возникает двойственное отношение к роли генерал Уилера в инциденте с запросом о присылке войск. Нет особых сомнений в том, что он пытался обмануть президента и его гражданских советников. Его коллеги, люди чести, подобные Вестморленду, никогда не упрекали Уилера за то, как он вел себя в той истории, поскольку понимали, сколь трудная стояла перед ним задача. Он старался подвигнуть министра обороны и президента сделать то, что он (Уилер) считал необходимым для страны. Товарищи его видели, что он ничего не искал для себя, а просто хотел сделать как лучше. То, как обошелся Уилер со своим старым другом Вестморлендом, заслуживает порицания. Однако тут вновь возникает старый философский вопрос: оправдывает ли цель средства? Бас Уилер считал, что да. Он оставался при своем мнении до самой смерти, которая настигла его в 1975 году.
Удручающий доклад, сделанный Уилером 28 февраля и поставивший президента Джонсона перед выбором — или поражение во Вьетнаме или мобилизация, привел к созданию комиссии под председательством будущего министра обороны Кларка Клиффорда. Как ее председателю и просто как человеку Клиффорду предстояло сыграть ключевую роль в событиях судьбоносного марта 1968 года, повлекших за собой изменение курса Соединенных Штатов в отношении войны во Вьетнаме.
К 1968-му Клиффорд превратился в Вашингтоне в легенду. Он считался самым высокооплачиваемым адвокатом и, будучи дальновидным политиком, долгое время оставался в тени, консультируя президентов-демократов. Хотя и демократ по убеждению! он боролся с любыми “перегибами” — отклонениями как в сторону либерализма, так и консерватизма. Он являлся одним из группы “Мудрецов”, консультировавших президента Джонсона в вопросах войны во Вьетнаме, а среди своих считался сторонником жесткой линии и “ястребом”.
В конце лета 1967 года президент отправил Клиффорда и генерала Максвелла Тейлора в турне по странам Юго-Восточной Азии, с тем чтобы те увеличили свои контингенты во Вьетнаме. Успеха вояж не возымел. Самое важное, однако, это то, что нежелание союзников в регионе расширять военную поддержку Южному Вьетнаму и отсутствие особой озабоченности в отношении коммунистической угрозы, поколебали уверенность Клиффорда в правильности избранного Америкой политического курса.
Вместе с тем если в конце 1967 года Клиффорд и испытывал какие-то сомнения, то он тщательно скрывал их. В ноябре 1967-го на совещании с другими “Мудрецами” он настоятельно советовал Джонсону продолжать войну в том ключе, в котором она и велась до сих пор. В общем, когда Макнамара изрядно надоел президенту своими пораженческими настроениями, он решил, что новый министр обороны, Клиффорд, поддержит его позиции в отношении войны. Вместе с тем Джонсон не осознавал, что у Клиффорда было такое же самомнение, как и у него самого, что тот не горит желанием сделать головокружительную карьеру высокопоставленного госслужащего, ничего особенного не ждет от президента, а значит, если не захочет, не станет плясать под его дудку.
Люди, которым приходилось тесно сотрудничать с Клиффордом в министерстве обороны, в ОКНШ, а также гражданские чиновники из секретариата МО, все они считали Клиффорда “ястребом”. ОКНШ ликовал. Наконец-то удалось избавиться от Макна-мары, которого они не переваривали не только за его окружение, состоявшее из “вундеркиндов”, за его новомодные штучки с системным анализом и всеведение, но и за вред, наносимый им обороноспособности страны. Узнав о назначении Клиффорда, в Объединенном комитете решили, что найдут в штатском начальнике человека, разделяющего их точку зрения по многим ключевым вопросам. Гражданские чиновники из МО, напротив, заволновались. Подбирал их Макнамара, и они хранили ему верность и оказывали поддержку в стремлении ограничить войну. Теперь они, не желая сдавать собственных позиций, готовились уйти в отставку. Так или иначе, тем самым человеком, которому Джонсон доверил ревизию сложившейся во Вьетнаме обстановки, был Кларк Клиффорд.
Так уж сложилось, что все касавшееся Вьетнамской войны, даже простой процедурный вопрос, мог запутаться и исказиться до неузнаваемости. То же самое случилось с директивой, которую президент дал специальной комиссии Клиффорда. Сам Клиффорд и те, кто работал с ним в этой “оперативной команде”, уверяют, что никогда не получали письменного распоряжения от президента и вообще из Белого дома о проведении оценки общей ситуации во Вьетнаме. Со своей стороны, президент и Уолт Ростоу настаивают на том, что за устным приказом утром 28 февраля во второй половине того же дня последовала соответствующая детальная письменная директива, предписывавшая Клиффорду изучить ситуацию и наметить стратегические пути ее разрешения. Клиффорд же и спустя годы клялся, что никакого такого документа и в глаза не видел.
Так или иначе, Клиффорд созвал комиссию во второй половине дня 28-го числа. Присутствовали госсекретарь Раек, министр обороны Макнамара, министр финансов Фаулер, замминистра обороны Нитце, Хэлмс из ЦРУ, Ростоу и генерал Тейлор. В начале совещания министр Фаулер откровенно признался, что выполнение просьбы Уилера о направлении во Вьетнам более чем 200-тысячного воинского контингента неблагоприятно скажется на экономическом, социальном и политическом положении в стране. Пострадает обожаемая президентом глобальная социальная программа, а программы помощи иностранным государствам придется и вовсе свернуть. Администрация будет вынуждена поднимать налоги, может упасть курс доллара. “Оперативная команда”, напуганная еще утром Уилером, и вовсе погрузилась в уныние. Вместе с тем в процессе обсуждения, последовавшего после доклада Фаулера, стал формироваться список вопросов. По мнению Клиффорда, проблема заключалась не в том, “как послать Вестморленду войска, а как правильнее поступить в интересах страны”<50>.
Этим фундаментальным вопросом определялась задача комиссии, участникам которой Клиффорд раздал различные задания. Каждому предстояло изучить свой предмет и представить письменные соображения председателю ко 2 марта. Кроме того, он дал указание генералу Уилеру задать Вестморленду девять вопросов, которые в тот же день отправились по электропроводам в Сайгон. Два из девяти были наиболее важными: “1. Для решения каких задач военного характера необходим дополнительный контингент? 2. Для отражения какой именно реальной угрозы РВ он необходим и какой конкретной цели предполагается достигнуть с его помощью... через полгода? Через год?”<51>. Ответов на все девять вопросов в Вашингтоне тоже ждали ко 2 марта.
Собрав “домашние задания”, розданные участникам комиссии, Клиффорд занялся “кризисным менеджментом” — прокладыванием нового курса национальной стратегии. Гражданские из МО принесли главе “оперативной команды” кучу пессимистических отчетов. Самой мрачной была продукция системных аналитиков из секретариата МО, которые считали, что существующая политика США во Вьетнаме потерпела крах. Среди прочего там содержалась эпитафия программе умиротворения: “...нынешнее наступление противника, по всей видимости, окончательно добило программу”<52>. Хотя аналитики не списывали совсем со счетов ВСРВ, они не питали особых надежд по поводу их превращения в боеспособные войска. В отношении стратегии поиска и уничтожения гражданские специалисты из Пентагона были особенно категоричны и не жалели для нее черной краски. Хотя и не понимая ничего в данном вопросе, они позволили себе заключить: Новогоднее наступление явилось следствием того, что “мы оценивали преимущественно намерения, а не способности противника, поскольку чрезмерно доверяли захваченным документам”, и еще того, что “мы позволили загипнотизировать себя статистическими данными сомнительного качества...”<53>. Последнее заявление выглядит особенно странным, поскольку исходит от представителей службы, чья прямая обязанность — заниматься как раз статистическим анализом войны. Далее у аналитиков всюду, так или иначе, повторялось одно и то же: полный провал стратегии США, полное отсутствие контроля за событиями в стране со стороны ПЮВ. В ретроспективе видно, что все выкладки анализов оказываются практически повсеместно ошибочными.
ЦРУ представило три документа, которые только добавили скорби. В первом прогнозе говорилось: “На данном этапе наименее вероятно, что коммунисты так истощат собственные ресурсы, что окажутся неспособными противостоять натиску Соединенных Штатов и ПЮВ”<54>. (Курсив автора.) Случилось как раз то, что было наименее вероятно. Во втором предсказании ЦРУ уверяло, что в ближайшие несколько месяцев коммунисты будут продолжать оказывать значительный натиск на базы и города по всему Вьетнаму. В третьей папке содержались самые мрачные пророчества. Управление предостерегало: “Итак, очень высок риск того, что как АРВ, так и ПЮВ окажутся в самое ближайшее время заметно, возможно, катастрофически ослабленными”<55>. Так же, как и “анализы” аналитиков, прогнозы ЦРУ полностью себя не оправдали.
Конечно, можно сказать, что прогнозы вообще дело рискованное. Однако системным аналитикам и экспертам ЦРУ, казалось бы, следовало знать истинную картину. К концу февраля они имели возможность изучить разведданные, неоспоримо свидетельствовавшие о том, что коммунисты потерпели сокрушительное поражение, что ВСРВ (а особенно АРВ) сражались очень достойно, а программа умиротворения, получившая на первых порах ощутимый удар, оправилась и успешно развивалась. Вместе с тем ошибочные прогнозы системных аналитиков и ЦРУ стали результатом не того, что они не читали донесений разведки, а того, что все эти люди являлись либералами до мозга костей и их политические взгляды не позволили им объективно оценивать факты. “Эксперты” хотели видеть все в черном свете. Этим они сослужили скверную службу Кларку Клиффорду и, что самое печальное, своей стране.
Кроме выкладок ЦРУ и системных аналитиков существовали еще отдельные личности, каждый день встречавшиеся с Клиффордом и дополнявшие мрачную картину своими докладами. Первым был замминистра обороны Пол Нитце, вовсе не являвшийся воркующим голубком. Нитце считал, что войну во Вьетнаме можно довести до победного конца, однако все это так сильно навредит делу США в остальном мире, что вьетнамская игра просто не стоит свеч. Он полагал, что из-за событий в регионе США ослабляют собственные позиции в НАТО, а кроме того, уже фактически лишились стратегического резерва у себя дома. Не говоря о проблемах, которые создаются внутри страны и в отношениях с союзниками. Хотя Нитце не преуменьшал важности Вьетнама, он полагал, что посылать Вестморленду большие пополнения — значит “подкреплять слабость”.
Сделав такое туманное обобщение, Нитце фактически рекомендовал Клиффорду перейти в глухую защиту: прекратить бомбардировки Северного Вьетнама и ограничить людские и материальные ресурсы, направляемые в регион. Нитце советовал отослать Вестморленду новую стратегическую директиву, в которой бы делался упор на усиление работоспособности ПЮВ, повышение боеспособности ВСРВ и на оборону густонаселенных районов Вьетнама. Естественно, Нитце предлагал сократить число операций в рамках стратегии поиска и уничтожения. Его рекомендации вызвали громкое воркование в голубятне на Потомаке.
Другим крупным чиновником, консультировавшим Клиффорда, являлся помощник министра обороны по делам общественности Фил Дж. Гулдинг. Он направил Клиффорду докладную записку, где рассматривались плюсы и минусы пяти возможных вариантов будущей политики во Вьетнаме, в результате все сводилось к одному (варианту), в котором рекомендовалось отклонить запрос о переброске дополнительного контингента войск и некоторым образом подкорректировать стратегию. Это, как писал Гулдинг, будет наиболее приемлемо для американского народа.
И наконец, третий персонаж — помощник министра обороны по вопросам международной безопасности Пол К. Уорнке, возглавлявший антивоенную клику гражданских чиновников в Пентагоне. Уорнке, бастион крайне левых, находился в стане противников войны по идеологическим соображениям. Когда журналист задал ему вопрос относительно того, когда он сделал свой выбор, Уорнке ответил: “С самого начала, еще в 1961-м. Чего я не мог понять, так это почему такой умный политик, как Кеннеди, всегда выступал против повстанцев, в то время как нам, совершенно очевидно, следовало попытаться поддержать их”<56>. Тот факт, что в начале шестидесятых все восстания в мире либо подогревались коммунистами, либо направлялись ими, Пола Уорнке не волновало. Кроме идеологических причин, поступками Уорнке двигало стойкое отвращение к применению Соединенными Штатами во Вьетнаме военной силы. По словам Брайена Крозьера, именитого британского военного аналитика, Уорнке был “самопровозглашенным пацифистом”<57>.
Ко всему прочему, Уорнке считал конфликт во Вьетнаме исключительно политическим и потому пребывал в убеждении, что там невозможно одержать победу военными средствами. Именно Уорнке в ноябре 1967-го убедил Макнамару в целесообразности сократить число разрешенных для атак с воздуха объектов, ограничить программу умиротворения и постараться вступить в переговоры с Северным Вьетнамом. Этот человек оказал большое влияние на Кларка Клиффорда в процессе проведения им оценки обстановки во Вьетнаме и, соответственно, в выборе стратегии.
Пока Уорнке собирал различные отчеты и готовил черновик меморандума, который Клиффорду предстояло представить президенту, процесс обучения нового министра тонкостям создания большой стратегии продолжался. Теперь настала очередь Объединенного комитета начальников штабов, на заседание которого Клиффорд пришел 1 или 2 марта. Клиффорд спрашивал, ОКНШ отвечал. Когда министр поинтересовался, “сделают ли погоду” еще 206 000 военнослужащих, начальники не дали твердых гарантий. На вопрос: “Если 206 000 человек недостаточно, сколько же всего будет нужно?” ответа Клиффорд также не получил и спросил относительно результативности бомбардировок и положения с ВСРВ. Ответы ОКНШ Клиффорда не удовлетворили. Затем он нанес “удар в сердце”, спросив: “Как можно достигнуть победы? Есть ли план?” Объединенный комитет ответил: “Плана нет”. Клиффорд: “Почему нет?” ОКНШ: “Потому что американским вооруженным силам все запрещено. Вторгаться на Север нельзя... минировать гавань Хайфона тоже... нельзя атаковать врага на территории Лаоса и Камбоджи”. Когда Клиффорд поинтересовался, как же США могут победить, начальники штабов завели разговор о том, что противник в конце концов не сможет вьщержать войны на истощение, однако сколько времени потребуется для достижения результата, они не знают. И наконец, члены комитета не могли отметить у врага, ни в прошлом, ни в настоящем, ослабления воли к победе. Если до того момента Кларк Клиффорд все еще не пришел к заключению, что стратегический курс США во Вьетнаме не имеет перспектив, то теперь у министра отпали последние сомнения. Теперь Клиффорд был убежден — США нужно постепенно сворачивать свое прямое участие в судьбе Южного Вьетнама<58>.
На первый взгляд руководители Объединенного комитета во время встречи с Клиффордом проявили себя с самой непривлекательной стороны как профессионалы и продемонстрировали предосудительную некомпетентность. Однако такой представляется ситуация лишь вначале. В статье в журнале “Форин эффэйрс” Клиффорд, намеренно или нет, обвинил начальников штабов в неспособности представить ему стратегический план достижения победы. Однако обвинение не выдерживает критики. ОКНШ располагал необходимой схемой действия, как и адмирал Шарп и генерал Вест-морленд. Суть плана заключалась в переходе от стратегической обороны к стратегическому наступлению посредством одной (или же серии) из следующих операций: “хук справа” — высадка морского и воздушного десантов немного севернее ДМЗ; пресечение сообщений по тропе Хо Ши Мина с помощью наземной операции, проведенной в Лаосе силами корпуса; рейды по убежищам противника в ДМЗ, Лаосе и Камбодже; и, наконец, нанесение бомбовых ударов по наиболее жизненно важным объектам в Хайфоне и Ханое. Все эти планы постоянно отвергались в 1966 — 1967 гг. министром Мак-намарой и президентом. Последний прекрасно знал об отношении Объединенного комитета к этим запретам. В служебной записке, датированной 17 октября 1967 года, начальники штабов говорили президенту ровно то же, что и Клиффорду в начале марта 1968-го, то есть то, что нечего ждать особого прогресса до тех пор, пока существуют ограничения на проведение наступательных операций.
Если с кого-то тут и стоит спрашивать, то в меньшей степени с Объединенного комитета. Виноваты президент и его гражданские советники в государственном департаменте и в секретариате МО. Именно гражданские убедили Джонсона в целесообразности ведения ограниченной войны, именно гражданские “продали” ему идею “градуализма”, и именно гражданские, действуя через президента, заставили войска Соединенных Штатов принять оборонную стратегию — “невыигрышную” концепцию.
Вместе с тем и Объединенный комитет не безгрешен. В 1967-м или в начале 1968-го один или двое начальников должны были прямо принародно заявить президенту, что все, что он делает во Вьетнаме, не сработает, сказать, а потом подать в отставку. Возможно, стратегия США во Вьетнаме осталась бы прежней, но Объединенный комитет начальников штабов поступил бы по законам чести, а это очень и очень важно для нации. 14 апреля 1981 года конгрессмен Ньют Джингрич во время дискуссии по вопросам взаимоотношения гражданских и военных чиновников говорил нескольким высшим офицерам: “...какой-то замкнутый круг в самом деле, я задаю параметры для ваших советов, вы эти советы мне даете, а... потом... говорите, что я идиот... Раз за разом мы делали ошибки, поскольку вы в плену у стереотипов, которые кажутся вам жизненно важными, и поэтому вы обвиняете меня, что я не даю вам нужных инструментов, правильной доктрины и необходимых полномочий, а я виню вас в том, что вы не справились. В результате страдает наша страна, которая теряет силы и подвергается опасности. В общем, вот что я хочу сказать, главы Объединенного комитета не должны бояться заявить об отставке, если видят, что допущена доктринальная ошибка. Думаю, лучшим примером будет цитата из Клаузевица, которую я сейчас приведу и которая вполне подходит к Вьетнамской войне. На одной из страниц своего и поныне актуального труда "О войне" он сказал: "Добросердечные люди могут, конечно, полагать, что существует некий оригинальный способ обезоруживать и побеждать противника без пролития большого количества крови, они вольны также думать, что именно в этом и заключаются подлинные достижения искусства воевать. Звучит это привлекательно, но на деле является обманом, который необходимо открыть. Война есть крайне опасное дело, в котором наихудшие ошибки происходят от доброты". Что-нибудь еще можно добавить, говоря о том, что случилось во Вьетнаме? А приведите-ка пример, чтобы высшие офицеры когда-нибудь высказывались столь же прямо и открыто? Мы сами построили войну так, чтобы проиграть ее, и проиграли ее в соответствии с тем, как простроили. Так что ничего неожиданного не произошло”. (Курсив автора.)
Многие офицеры в вооруженных силах задавались тем же вопросом, что и конгрессмен Джингрич. Почему никто из высокопоставленных генералов не подал в отставку? Те, кто спрашивал, тоже не получили ответов.
Кто бы ни являлся виновником провала американской стратегии во Вьетнаме, в начале марта 1968 года сделалось совершенно очевидным, что концепции градуализма и войны на истощение себя полностью не оправдали. И вот, чувствуя запах победы, вооружившись своими теориями и сплотившись “под знаменем” Уорнке, гражданские из секретариата МО устремились вперед к решению проблемы. 1 марта они представили вниманию Клиффорда первый черновик меморандума президенту, где, естественно, вся ситуация во Вьетнаме и особенно перспективы рисовались в черных тонах. Там говорилось, что, по мере отступления АРВ к городам и селениям, коммунисты будут неуклонно захватывать все более обширные территории в сельской местности, а ПЮВ “едва ли окажется способным противостоять натиску”. Далее составители документа указывали, что даже увеличение воинского контингента США во Вьетнаме на 200 000 человек не гарантирует “ни скорого завершения конфликта, ни изматывания неприятеля, ни создания условий для прекращения борьбы со стороны Ханоя”. В черновике упоминалось и о том, что продолжение нынешнего курса усугубит положение внутри США. Придется объявлять мобилизацию резервистов, поднимать налоги; неминуемо возрастут потери. Авторы меморандума предсказывали, что “рост недовольства будет сопровождаться... учащением случаев отказа от призыва и беспорядками в городах... велик риск спровоцировать внутриполитический кризис беспрецедентного масштаба”<59>.
И наконец, самое главное: “Мы можем достигнуть цели, только если ПЮВ предпримет шаги, направленные на обретение доверия своего народа и обеспечение эффективного руководства страной. Необходимо также превратить АРВ в высоко боеспособную армию. Смыслом нашего военного присутствия во Вьетнаме должно стать обеспечение времени и возможностей для укрепления АРВ и ПЮВ. Для этого нам надо лишить противника доступа в густонаселенные районы страны”<60>. В меморандуме обозначалась территория, в которую “противника нужно лишить доступа”, — районы к югу и востоку от так называемой “демографической границы”, черты, пролегавшей с севера на юг по Аннамским горам и оттуда на запад примерно до провинции Лок-Нинь. Таким образом, составители черновика меморандума предлагали фактически возродить старую стратегию анклавов, только в более крупных масштабах.
Проект буквально ошеломил Уолта Ростоу и генерала Уилера — первого своим “погребальным” тоном, а второго — предлагавшейся стратегией. На встрече с Клиффордом и гражданскими чиновниками из Пентагона Уилер яростно атаковал концепцию “демографической границы”. Первое, как он отмечал, воевать тогда придется вблизи густонаселенных районов или непосредственно в них, что приведет к росту потерь среди гражданского населения. Второе, перейдя к пассивной обороне, американцы позволят противнику концентрировать силы вблизи крупных населенных пунктов, особенно севернее Сайгона. Уилер не употребил аргумента, казавшегося многим куда более убедительным, — стратегия “демографической границы” означала добровольную сдачу врагу огромных территорий на западе Южного Вьетнама, что предоставляло коммунистам возможность учредить свое правительство и создать государство в государстве.
На следующий день, 2 марта, Уилера контратаковал Уорнке. В отношении первого пункта (аргумента, касавшегося роста потерь среди гражданского населения) он заметил, что, если противник захочет вести войну в густонаселенных районах, никакая стратегия Соединенных Штатов его не остановит. В то же время Уорнке настаивал, что благодаря его концепции потери среди населения могут даже уменьшиться, если войска США будут упреждать атаки коммунистов. По поводу второго пункта Уорнке заявил, что его концепция не предусматривает перехода к неподвижной обороне. Наоборот, как он писал: “Одной из первейших задач войск США будет ведение операций за пределами демографической границы, где они, используя свою значительную маневренность, станут наносить удары по базам и лагерям противника”<61>.
По всей видимости, Уорнке имел в виду, что сухопутные силы США должны продолжать делать то же самое, только оставив базы, благодаря наличию которых осуществлялись боевые действия у ДМЗ и в горных районах на западе. Хотя Уорнке и гражданские полководцы не осознавали этого, тем не менее они предлагали взять на вооружение ту же стратегию, которую использовал французский генерал Наварр в 1953—1954 гг. и которая привела к поражению при Дьен-Бьен-Фу и последовавшему затем выводу французских войск из Вьетнама.
2 марта генерал Уилер располагал списком ответов Вестмор-ленда на вопросы, заданные ему в телеграмме от 29 февраля. КОМ-КОВПЮВ, как и полагается, говорил, что дополнительный контингент нужен ему для решения задач оборонительного характера и реализации программы умиротворения, но затрагивал тему непредвиденных операций, если вдруг такие потребуются. Под эвфемизмом “непредвиденные операции” подразумевались атаки в районы севернее ДМЗ, рейды в Камбоджу и на тропу Хо Ши Мина в Лаосе. На второй вопрос: “Для отражения какой именно реальной угрозы РВ он необходим и какой конкретной цели предполагается достигнуть с его помощью?” Вестморленд отвечал туманно. По сути дела, все, что он написал, сводилось к одному — тому, что он собирается продолжать придерживаться прежней стратегии, но имея в своем распоряжении больше войск.
Ответы Вестморленда не могли служить большим подспорьем для Уилера в его борьбе с Уорнке. Тем не менее генерал загнал все же Уорнке в тупик, потребовав полной переработки меморандума — отказа от пессимистического тона документа. Второй черновик появился 3 марта и по тону заметно отличался от первого. Дискуссии по вопросам большой стратегии были оттуда убраны<62>. В тексте содержались следующие рекомендации: 1) послать Вестморленду немедленно около 22 000 человек и три тактических истребительных эскадрильи; 2) одобрить на первом этапе призыв резервистов в соответствии с запросом Уилера и с целью восстановления стратегического резерва; 3) решение о предоставлении Вестморленду дополнительных войск в полном объеме пока отложить до окончания оценки обстановки; 4) не предпринимать новых мирных инициатив; 5) особенное внимание обратить на модернизацию, увеличение численности и повышение боеспособности ВСРВ, а также оказать давление на ПЮВ с целью повышения его политической работоспособности; 6) вынести глобальное решение по вопросу бомбардировок Северного Вьетнама; и 7) приступить к изучению возможности принятия нового политического и стратегического курса США во Вьетнаме.
Меморандум представлял собой компромисс. Он не содержал предложений о переходе к новой стратегии, и в большинстве случаев рекомендации его предусматривали “дальнейшее рассмотрение”. Но среди “овечек”, каковыми выглядело большинство пунктов документа, сидел “злой серый волк” — совет о призыве на службу 245 000 резервистов, чтобы послать Вестморленду подкрепления, если потребуется, или воссоздать стратегический резерв. Более всего споров на подготовительном этапе президентского меморандума шло вокруг того, какие действия мог предпринять Вестморленд с имеющимися войсками, усиленными небольшим дополнительным контингентом. Стратегия “демографической границы” базировалась на допущении, что Вестморленд получит лишь незначительные подкрепления или вовсе не получит их.
Мобилизация нарушала сложившуюся традицию. Прежде при отправке пополнений во Вьетнам не возникало необходимости прибегать к призыву резервистов и не создавалась угроза подрыва политической и экономической жизни США. Из всех авторов, писавших о специальной комиссии Клиффорда, только Таунсенд Хупс в своей книге “Рамки вмешательства” обращает особое внимание на радикальный отход от традиций, который представляла собой мобилизация. Его обескураживало не только то, что прежде для отправки подкреплений не приходилось прибегать к таким мерам, а то, что “комиссия не предвидела, к каким ужасающим политическим последствиям могла привести подобная акция”<63>.
Выполнение второй базовой рекомендации, касавшейся модернизации, увеличения численности и повышения боеспособности ВСРВ, влекло за собой даже большие последствия, чем призыв резервистов. Это предложение, в паре с советом инициировать изучение возможности принятия нового политического и стратегического курса США во Вьетнаме, несло в себе семена нового американского подхода к вьетнамской проблеме. По сути дела, бросался вызов государственной политике, которую генерал Вестморленд свел к одной фразе: “Бить врага до тех пор, пока он не сядет за стол переговоров”. Более того, война во Вьетнаме (1946 — 1975) она признавалась нецелесообразной. Также нецелесообразной делалась и являвшаяся естественным инструментом политики КОМКОВ-ПЮВ стратегия войны на истощение, остававшаяся официально неизменной с 8 февраля 1966 года (когда в итоге совещания в Гонолулу Вестморленд получил меморандум Макнамары).
Одним из политических вопросов, находившихся на рассмотрении специальной комиссии Клиффорда, было будущее программы “ROLLING THUNDER”. Как видно из текста президентского меморандума, “оперативная команда” Клиффорда не пришла к единому решению. Гражданские из Пентагона стремились к сокращению бомбардировок или стабилизации ситуации на существующем уровне, тогда как Объединенный комитет добивался ужесточения авианалетов и увеличения их числа. Однако Новогоднее наступление изменило расстановку сил в битве вокруг “ROLLING THUNDER”, поскольку программа не помешала противнику сосредоточить большое количество живой силы и вооружений в Южном Вьетнаме. Подорванными оказались позиции адвокатов “ROLLING THUNDER” и в другом вопросе — программа не смогла заставить Ханой отказаться от продолжения борьбы. “ROLLING THUNDER” погубили “градуализм” и неправильный подход к выбору целей.
В меморандуме Клиффорда вниманию президента были представлены два противоположных мнения относительно будущего “ROLLING THUNDER” и связанных с ней военно-морских программ. ОКНШ предлагал снять “табу” с запретного периметра Ханой — Хайфон, распространить до границы с Китаем ареал действий против вражеского прибрежного судоходства, проводимых в рамках операции “SEA DRAGON” (“Морской дракон”) и ранее ограниченных 20° северной широты, разрешить применение зенитных ракетных установок морского базирования против северовьетнамских МИГов и закрыть доступ в гавань Хайфона путем минирования или иными способами. Гражданские чиновники из Пентагона во главе с Уорнке, разумеется, противились предложениям ОКНШ. Штатские, как всегда, кивали в сторону третьих стран, преимущественно Соединенного Королевства. Уорнке подчеркивал опасность конфронтации с Советами из-за минирования порта Хайфона. Он, однако, предлагал усилить бомбардировки Северного Вьетнама, но не переступая за рамки существующих ограничений.
Поскольку до начала мая над Северным Вьетнамом ожидалось не более четырех дней летной погоды, ни вариант ОКНШ, ни предложения гражданских чиновников не могли оказать быстрого воздействия на результативность “ROLLING THUNDER”. Однако погодный фактор, которому не придавали большого значения ни в ОКНШ, ни в Пентагоне, внезапно вышел на первый план, став значительным не только в военном, но и в дипломатическом смысле.
Президента Джонсона беспокоил в меморандуме Клиффорда совет не предпринимать новых мирных инициатив, но во время обсуждения документа 4 марта с Раском, Клиффордом, Ростоу и другими президент временно воздержался от выражения негативного отношения к этому пункту. Дин Раек заметил, что США могут без риска в военном отношении приостановить бомбардировки на два предстоящих месяца (из-за нелетной погоды) и, возможно, такой шаг подтолкнет Ханой к переговорам. Президент ухватился за совет Раска и сказал ему: “Это дело. Седлайте коней”<64>.
На следующий день, 5 марта, Раек вышел с письменным предложением приостановить бомбардировки объектов выше 20-й параллели, пролегавшей примерно в 350 км к северу от ДМЗ. Как указывалось, основанием служило преимущественно соображение, касавшееся погоды, затруднявшей воздушные операции в марте, апреле и в начале мая. Таким образом, в военном отношении США мало чем жертвовали, зато Раек усматривал четыре выигрышных момента. Во-первых, инициатива предпринималась в одностороннем порядке и без каких-либо условий. Если северные вьетнамцы отреагируют положительно —замечательно. Не отреагируют — что ж, бомбардировки возобновятся. Второе, они также возобновятся, если противник предпримет крупные акции против Ке-Сань или нападет на города Южного Вьетнама. Третье, Раек видел в намечаемом им шаге “голубиный” жест в сторону антивоенных групп интеллигенции, СМИ и конгресса. Помощник министра иностранных дел Уильям Банди отзывается о намерении приостановить авианалеты, как о “попытке утихомирить общественное мнение Америки”<65>. И наконец, Раек был уверен, что, если северные вьетнамцы не пойдут на переговоры, тогда у президента и у сторонников жесткой линии появится оправдание для эскалации войны. Это понимали Кларк Клиффорд и его “голуби” из Пентагона. По мнению Клиффорда, предложение “...не являлось добросовестным усилием на пути к началу переговоров”. Если северные вьетнамцы отвергнут его, у США “появится основание развернуть более эффективное и способное повлечь за собой куда более далеко идущие последствия наступление на Северный Вьетнам”<66>.
Как и другие ключевые события этого жаркого периода, инициатива Раска оказалась чревата непредсказуемыми последствиями.
Итак, позиции определились. Дело двигалось к “Армагеддону” между “ястребами” и “голубями”. Каждая сторона, особенно клика, возглавляемая новым министром обороны, искала поддержки влиятельных людей. Клиффорд смог рекрутировать в свое “войско” сенаторов Фулбрайта и Генри Джексона от Вашингтона. Два бывших “ястреба”, сенаторы Ричард Рассел от Джорджии и Стеннис от Миссисипи, присоединились к Клиффорду из-за того, что не поддерживали намерение правительства осуществить призыв резервистов. Несмотря на сторонников в конгрессе, Клиффорд боялся проиграть битву за поддержку Белого дома, а потому пустился в поисках союзников по лабиринтам интриг. Скоро нужный человек нашелся, Гарри Макферсон, один из спичрайтеров и специальных советников президента, тот самый, который признавался, что, невзирая на наличие у него доступа к источникам подлинной информации, все же в вопросе освещения Новогоднего наступления больше полагался на СМИ.
Хотя Клиффорд собрал под своими знаменами множество сильных бойцов, все равно по состоянию дел на середину марта он проигрывал битву за президента. Но на помощь министру обороны летели стаи “голубей”. 12 марта сенатор Юджин Маккарти, демагог и идеалист от политики, выступил против Джонсона как “кандидат мира” на предвыборном собрании избирателей от демократической партии, проходившем в штате Нью-Гемпшир, и неожиданно весьма преуспел. СМИ раструбили об этом событии по всей стране, как о свидетельстве поражения вьетнамской политики президента. Нет ничего удивительного в том, что пресса опять села в лужу со своими выводами. Вскоре стало очевидным, что поддержку Маккарти оказали не антивоенные группы, а те, кто хотел, чтобы президент проводил еще более жесткую политику в отношении войны во Вьетнаме. Однако результаты анализа стали известны позднее, а тем временем событие оказало вполне определенное воздействие на президента, занимавшего неустойчивую позицию во вьетнамском вопросе.
15 марта Артур Голдберг, еще один “голубь” и представитель Соединенных Штатов в ООН, направил Дину Раску докладную, которая затем была передана непосредственно Джонсону. В докладной Голдберг советовал президенту “остановить осуществляемые авиацией и флотом удары по территории Северного Вьетнама на некоторое время, чтобы предоставить Ханою возможность проявить добрую волю к переговорам”<67>. 18 марта с аналогичным предложением вышел американский посол в Индии Честер Боулз. Президент отказался последовать их рекомендациям на основании того, что полное прекращение ударов авиации и флота по Северному Вьетнаму создаст угрозу для американских войск, действующих поблизости от ДМЗ. Вместе с тем оба этих предложения отрицательно сказались на решимости президента продолжать избранную политику в отношении Вьетнама.
Затем последовал новый порыв “холодного ветра”. На сей раз свое слово высказал Дин Ачесон, бывший госсекретарь в правительстве президента Трумэна, известный своими антикоммунистическими взглядами. В конце февраля Джонсон обратился к Ачесону за советом в отношении американской политики во Вьетнаме. Тот попросил время на то, чтобы побеседовать с различными должностными лицами. Посоветовавшись с чиновниками и политиками второго и третьего уровня, Ачесон сказал Джонсону, что ОКНШ “провел его по дорожке через сад” и он (Ачесон) понял, что победить в войне во Вьетнаме невозможно. Ачесон предложил изменить стратегию войны на суше, прекратить или сократить бомбардировки Севера и быстрее привести конфликт к завершению.
Несмотря на впечатление, которое произвели на него заявления Голдберга, Боулза и Ачесона, поначалу Джонсон отреагировал воинственно. 17 и 18 марта он произнес две жесткие речи, в целом подтвердив намерение следовать избранным курсом в фарватере между эскалацией и свертыванием военных действий во Вьетнаме. Впервые он открыто выразил сомнение в патриотизме тех американцев, которые отказывали в поддержке его вьетнамской политике.
Тем не менее, невзирая на тон президентских речей, Клиффорд понял, что решимость Джонсона в отношении войны поколебалась, и перешел в генеральное наступление, используя в качестве штурмовой бригады группу старших советников, так называемых “Мудрецов”. Не знаю как насчет мудрости, но престижем “Мудрецы”, безусловно, пользовались. Группа включала в себя Дина Ачесона, Джорджа Болла, Макджорджа Банди, Дугласа Диллона, Сайруса Вэнса, Артура Дина, Джона Дж. Макклоя, генерала Омара Брэдли, генерала Мэттью Риджуэя, генерала Максвелла Тейлора, Роберта Мерфи, Генри Кэбота Лоджа, Эйба Фортаса и Артура Голдберга.
Сначала “Мудрецы” выслушали сообщения о ситуации во Вьетнаме. Главными докладчиками были: представитель госдепартамента Филип К. Хэбиб, генерал-майор Уильям Э. Депюи от ОКНШ и Джордж Карвер от ЦРУ. Некоторые из “Мудрецов” оставили письменные свидетельства о полученных во время совещания впечатлениях. Максвелл Тейлор назвал доклады “взвешенными и содержательными”<68>. Раек же полагал, что выступавшие чуточку сгустили краски. Ростоу держался мнения, что докладчики не блистали, хотя излагали все в общем и целом верно.
После ознакомления с обстановкой “Мудрецы” приступили к обсуждению ситуации. Скоро стало ясно, что Новогоднее наступление не оставило и следа от той решительности, с которой группа поддерживала вьетнамскую политику президента в ноябре 1967-го. На следующий день “Мудрецы” встретились после ленча с Джонсоном и огласили ему свой вердикт. Хотя мнения разделились, большинство стояло за сокращение американской активности во Вьетнаме. Президент пригласил генералов Уилера и Абрамса (последний только что прибыл из Вьетнама), которые дали фактическую и вполне оптимистическую оценку сложившейся там обстановки. Все без толку, “Мудрецы”, озабоченные больше сложностями внутриполитического характера, чем событиями во Вьетнаме, остались при своем мнении.
Президента их единодушие шокировало, не просто шокировало — разозлило. Покидая представительное собрание, он бросил: “Кто-то отравил колодец”<69>. Грозный взор его обратился на докладчиков. Он опять вызвал их в Белый дом и велел повторить все, что они сказали “Мудрецам”. Выслушав докладчиков, президент признал их невиновными в “отравлении колодца”.
Человеком, “отравившим колодец”, был, конечно же, Кларк Клиффорд. Среди чиновников имеются широко осведомленные господа, которые уверяют, что Клиффорд “настроил” кое-кого из “Мудрецов” перед заседанием в Белом доме. Даже если он никого и не “настраивал”, то в любом случае знал мнение большинства из них в отношении положения во Вьетнаме. Использовав “Мудрецов”, Клиффорд показал себя виртуозным мастером интриги, поскольку это более, чем что-либо другое, убедило президента в том, что его вьетнамская политика нуждается в пересмотре.
Получилось, что Джонсон уволил неверующего Фому (Макна-мару), чтобы заменить его Иудой. Так оценивает роль, сыгранную им в марте 1968-го, сам Клиффорд. Позднее он вспоминал: “Ирония заключается в том, что он (Джонсон) решил заменить мной Макна-мару, надеясь получить стойкого приверженца своей политики в Пентагоне. Так появился Иуда!”<70> Президент не смог простить Клиффорда за его поступок в марте 1968-го, как не простил и “Мудрецов”. Незадолго до смерти, LBJ, не стесняясь в выражениях, сказал своему референту в Библиотеке Джонсона в Остине, штат Техас, что “его "попользовали" многие люди — пресса, конгресс, даже собственные служащие, — "но большие доки во внешней политике уделали меня по-королевски"”<71>.
1. McGarvey, Visions, pp. 252-256.
2. Ibid., p. 254.
3. Palmer, Summons, p. 179; and David Richard Palmer, Readings in Current Military History (West Point, NY: Department of Military Art, USMA, 1969).
4. President's Foreign Intelligence Advisory Board, Intelligence Warning of the Tet Offensive in South Vietnam (Washington, D.C.: April II, 1968), p. 4.
5. Hoang Ngoc Lung, General Offensives of 1968-69, Indochina Monographs (Washington, D.C.: U.S. Army Center of Military History, 1978), pp. 21-22.
6. President's FIA Board, Intelligence Warning, p. 8.
7. Edward Jay Epstein, “Vietnam: What Happened vs. What We Saw: We Lose Our Innocence,” TV Guide, 6 October 1973, p. 13-F.
8. Oberdorfer, Tet!, p. 158.
9. Westmoreland to Wheeler and Sharp, Cable, MAC 12397,20 December 1967.
10. Lyndon Baines Johnson, The Vantage Point, Perspectives of the Presidency 1963-1969 (New York: Rinehart and Winston, 1971), p. 379.
11. Liddell Hart, Strategy, p. 340.
12. Peter Braestrup, The Big Story, 1 vols. (Boulder, CO: Westview Press,
1977), 1:705.
13. PBS, Firing Line, 24 March 1978, Transcript p. II.
14. Dr. David Culbert, television's Vietnam, The Impact of Visual Images,” (TV Documentary as reported in The Monitor, McAllen, TX, 20 March 1981).
15. Braestrup, Big Story, 1:713-714.
16. Ibid., 1:715.
17. Gen. Maxwell Taylor, Swords and Plowshares (New York: W. W. Norton, 1972), p. 384.
18. Epstein, TV Guide, p. 13-F.
19. Braestrup, Big Story, 1:706.
20. Epstein, TV Guide, p. 13-F.
21. Culbert, The Monitor.
22. Walter Cronkite, letter to Gen. W. C. Westmoreland, 15 June 1982.
23. Epstein, TV Guide, p. 14-F.
24. Braestrup, Big Story, 1:705.
25. Ibid.
26. Robert Elegant, “Looking Back At Vietnam: How To Lose A War,” Encounter, August 1981, p. 89.
27. Ibid., p. 74.
28. Ibid., p. 75.
29. Ibid., p. 84.
30. S. Robert Lichter and Stanley Rothman, “Where the Media Elite Stand,” in Public Opinion, reproduced in The American Spectator, April 1982, p. 36.
31. Alistair Home, “A British Historian's Meditations,” National Review, 23 July 1982, p. 888.
32. Gen. Maxwell D. Taylor, “New Concept of Security,)) Ordnance, July-August 1971, p. 31.
33. Morton M. Kondracke, Viewpoint, “Reagan Diplomacy and the Rehabilitation of the PLO,” Wall Street Journal, 22 July 1982, p. 19.
34. Westmoreland, Soldier, p. 470.
35. Stephen Rosen, “After Vietnam: What the Pentagon Has Learned,)) Tire American Spectator, October 1979, p. 10.
36. Paul L. Miles, hist., U.S. Department of the Army, Office of the Chief of Staff, Untitled Staff Study (“White Papen”), 9 November 1970. (Department of the Army Staff Study, 1970) The cables quoted in this chapter are from the “White Paper” unless otherwise noted.
37. Gravel, Pentagon Papers, IV:541-542.
38. Westmoreland, Diary, 17 February 1968.
39. Johnson, Vantage Point, p. 387.
40. John B. Henry, “February 1968,” Foreign Policy, #4, Fall 1971, p. 15.
41. Henry, Foreign Policy, p. 15.
42. Gravel, Pentagon Papers, IV:547.
43. Ibid.
44. Ibid., IV:239.
45. Henry, Foreign Policy, p. 23.
46. Johnson, Vantage Point, p. 391.
47. Ibid., p. 406.
48. Henry, Foreign Policy, p. 20.
49. Gelb and Belts, Irony, p. 173.
50. Herbert Y. Schandler, The Unmaking of a President: Lyndon Johnson and Vietnam (Princeton, NJ: Princeton University Press, 1977), p. 141.
51. Cable JCS 02430, United States Department of Defense, Office of the Joint Chiefs of Staff, 29 February 1968.
52. Gravel, Pentagon Papers, IV:556.
53. Ibid., IV:557.
54. Ibid.,IV:551.
55. Ibid., IV:552.
56. Halberstam, Best and Brightest, p. 792.
57. Brian Crozier, National Review, Fall 1982, p. 24.
58. dark Clifford, “A Vietnam Reappraisal—The Personal History of One Man's View and How It Evolved,)) Foreign Affairs, July 1969.
59. Gravel, Pentagon Papers, IV:562-564.
60. Ibid.
61. Ibid., IV:568.
62. Ibid., IV:573.
63. Townsend Hoopes, The Limits of Intervention (New York: David McKay, 1969), p. 179.
64. Johnson, Vantage Point, p. 399.
65. Schandler, The Unmaking, p. 251.
66. Ibid., p. 241.
67. Johnson, Vantage Point, p. 408.
68. Taylor, Swords, p. 390.
69. Schandler, The Unmaking, p. 264.
70. Marvin Kalb and Elie Able, Roots of Involvement, The U.S. In Asia 1784-1971 (New York: W. W. Norton, 1971), p. 229. 71. Roger Morris, Uncertain Greatness: Henry Kissinger and American Foreign Policy (New York: Harper & Row, 1977), p. 45.
Дальше